– Он мертв!
Не знаю, который из двух типов произнес эти слова. Во всяком случае, он это сделал голосом внезапно разбуженного лунатика, – голосом, в котором прозвучали тревога и недоверчивость. В их голове не укладывается, как избитый и привязанный к стулу человек может убить своего палача. Они от этого просто обалдели.
Взгляды, которые они на меня бросают, полны восхищения. Секунду то, что они ко мне испытывают, граничит с почтением.
Я несколько раз выплевываю чужую кровь, попавшую в мой рот.
– Вот настоящая работа, – говорю я им. – Есть у вас другие спецы, способные со мной справиться?
Эта насмешка ставит все по местам.
– Нет, – ворчит Рюти. – Ты самый ловкий легавый из всех, что я видел.
– И не говори! Медицинский факультет уже трижды предлагал продать им мой скелет после смерти...
– Вы правильно сделали, что отказались, – усмехается Вердюрье. – Никто не знает, где ваш скелет будет завтра...
Они стараются этого не показывать, но я чувствую, что они выбиты из колеи смертью своего дружка, а особенно тем незаезженным способом, каким она произошла.
Они бы дорого заплатили, чтобы дело взял в свои руки сам Анджелино, но, должно быть, в данный момент он занят. Теперь я знаю, что важные события, которые я предвидел с того момента, как заговорил Вольф, вот-вот начнутся, и у меня появляется дрожь. Я похож на привязанную охотничью собаку, слышащую, как свора гонит кабана.
– Ну, – говорю я им, – вы меня кокнете или разойдемся?
Они пребывают в нерешительности.
– Мы хотели заставить тебя заговорить... – произносит Рюти.
– Что за идея! Зачем вам знать, что я пронюхал о ваших грязных делишках и что из этого сказал моему боссу? Результат будет один и тот же...
Вердюрье из породы железных парней. Спорю на сто лет жизни на лучшем курорте, что у него больной желудок. А я на дух не выношу типов, вымещающих на вас злобу за свой больной желудок, даже ноздри затыкаю.
Когда я вижу таких, то прихожу в бешенство.
Смотрю на них. Лежащий между нами труп корявого наводит их на серьезные размышления. Ничто так не лишает храбрости, как труп кореша, лежащий на плитках пола ванной.
Я решаю идти ва-банк.
– Жалкие кретины, – кричу, – вы считаете себя сильными потому, что держите меня в руках? Да ваши замашки крутых парней меня просто смешат. Мне приходится думать о чем-то грустном, чтобы не надорваться со смеху, слово полицейского! Вы наивно считаете, что достаточно влепить мне в пузо кусочек свинца и это расчистит вам путь?
Я смеюсь.
– Да за кого вы нас принимаете, дебилы? За болванов? Ну конечно! Легавые идиоты и тупицы, у которых в голове нет ни черта... Вот только они отправляют за решетку всех или почти всех таких, как вы, умников! Знаете последние статистические данные? Только одно преступление из тринадцати остается нераскрытым... Не хило, а?
По-прежнему желчный Вердюрье пытается парировать:
– Песенка для плохих мальчиков! Мотив известный: преступление не приносит прибыли... От вас, комиссар, я ждал другого.
– Правда?
– Да. Я не знал, что вы имеете склонность к проповедям. Вам это не идет... Особенно после того, как вас видели в деле.
Думаю, если бы у меня была свободна хоть одна рука, я бы сумел схватить его за галстук.
– Заткнись, дурилка! – бросаю я ему. – Еще несколько минут, и ты перестанешь умничать... Он снова посмеивается.
– Правда?
Зато Рюти уже не храбрится. Он стал задумчивым.
– Пусть говорит, – озабоченно перебивает он сообщника.
– А! Замечаю, моя проповедь вас интересует, прекрасный брюнет? Ты чуточку поумнее своего кореша. Ты далеко пойдешь, если гильотина не укоротит тебя сантиметров на тридцать... До тебя все-таки дошло, что если я пришел в ваше логово, то не с бухты-барахты... Мои тылы прикрыты, можете не сомневаться! Доказательство, Вердюрье, – липовый звонок по телефону. Неплохо, а? Теперь вы меня спросите, почему я поднялся сюда один, так? Отвечаю: только из-за малышки. Я знал, что она жива и что если начнется заваруха, вы ее добьете... Я рискнул ради нее... Что вы хотите, я сентиментален! Но дом окружен...
