157. Что-то вроде религии
Я много чего не понимаю, но одно знаю точно: «правильного» диагноза не существует. Есть только симптомы и разные словечки, которыми называют некоторые их наборы.
Шизофрения, шизоаффективное расстройство, биполярное первого типа, второго типа, тяжелое депрессивное расстройство, психотическая депрессия, обсессивно-компульсивный невроз и так далее и тому подобное. Все эти ярлыки ничего не значат, потому что не бывает двух абсолютно одинаковых случаев. Каждый по-своему живет и по-своему реагирует на лекарства, так что ничего нельзя знать наверняка.
А мы все любим консервы. Нам все на свете подавай в баночках и коробочках, которые можно надписать. И пусть мы даже научились их надписывать – это еще не значит, что мы знаем, что внутри.
Здесь что-то вроде религии. Нас успокаивает вера в то, что мы придумали определение чему-то по своей природе неопределимому. А правильным оно окажется или нет – это уж вопрос веры.
158. Высокопоставленные идиоты
Улетев в небо, я приземляюсь во множестве мест, которых не помню, и это тянется несчетные дни, пока я наконец не попадаю туда, откуда начал свой путь. В освещенную лампами дневного света белую комнату, застрявшую в желе. Я чувствую, что дрожу, хотя мне не холодно. Виноваты лекарства – или те, которые я принимаю, или те, которых давно не пил.
Надо мной склоняется пастельный халат. Он тарабарит, я в ответ несу абракадабру. Я на секунду прикрываю глаза, ночь становится днем – и вот передо мной стоит уже не халат, а доктор Пуаро. Меня больше не трясет, а его речь начинает звучать по-английски, хотя и плохо синхронизирована с движениями губ.
– Ты знаешь, где находишься? – спрашивает врач.
«Да, – хочется мне сказать, – в Кухне из Белого Пластика». Но я знаю, что он хочет услышать совсем не это. И, что важнее, я сам хочу верить во что-то другое.
– В Приморской мемориальной больнице, – отвечаю я. – В психиатрическом отделении для несовершеннолетних. – Когда я слышу собственный голос, становится немного легче самому в это верить.
– У тебя случился откат, – продолжает Пуаро.
– Я заметил.
– Да, но ты уже выкарабкался. В последние дни скорость выздоровления явно направлена вверх. То, что ты осознаешь, где находишься, хороший знак, очень хороший знак.
Он светит фонариком мне в оба глаза по очереди и смотрит показания приборов. Тут бы ему и уйти или снова превратиться в сиделку, но вместо этого он отодвигает стул и садится рядом со мной.
– Твои анализы показывают резкий спад уровня лекарств в крови, начавшийся где-то неделю назад. Не знаешь, в чем может быть дело?
Я подумываю хорошенько навешать ему лапши на уши, но что толку?
– Знаю, – отвечаю я с ходу. – Я прятал таблетки.
Врач, похоже, доволен собой. Он произносит что-то совсем неожиданное:
– Это хорошо.
Я озадаченно смотрю на него, пытаясь понять, правда ли он это сказал или это опять голоса у меня в голове.
– Что же тут хорошего? – спрашиваю я наконец.
– Тогда в этом было мало хорошего, да. Зато теперь ты видишь результат. Причина и следствие, причина и следствие. Теперь ты знаешь, как это бывает.
Мне хочется разозлиться на него или хотя бы почувствовать легкое раздражение, но я не могу. Может быть, сейчас я не возражаю против того, чтобы он оказался прав. Или это лекарства так действуют.
С Пуаро что-то не так. Сначала это маячило на задворках моего сознания, а теперь он подошел достаточно близко, чтобы я понял, в чем дело. Исчез его пестрый наряд. Теперь на нем бежевая рубашка и такой же скучный галстук.
– А как же гавайка?
Он вздыхает:
– Руководство посчитало, что она не отражает моего профессионализма.
– Они там все идиоты! – возмущаюсь я.
Он давится смешком.
– Ты еще поймешь, Кейден, что миром правят в основном высокопоставленные идиоты.
– Я был идиотом со своим миром, – отвечаю я. – А теперь спустился с небес на землю, и мне нравится.
Он улыбается мне. Это уже не совсем та приклеенная к лицу улыбка для пациентов. Она теплее.
