У меня все болит, но ничего не сломано. Паруса не поймали меня, но замедлили падение. Я поднимаюсь на ноги, стараясь, чтобы колени не подгибались.
Я сделал это! Я на дне!
Водоворот по-прежнему бушует, но в его сердце простирается мокрый лунный ландшафт метров в сорок шириной. Я с изумлением замечаю разбросанные то тут, то там кучки золота и бриллиантов. Все сокровища стремятся на дно мира. Вот они, богатства Бездны Челленджера!
Я ошеломленно брожу из стороны в сторону, с трудом вытаскивая ноги из ила.
Раздается звон монет – я здесь не один. Кто-то маленький неловко пытается перелезть через горку сокровищ. Он размером с небольшую собачку, но ходит на двух лапах. Его туловище нездорово-розового цвета. У него тоненькие ручки, но нет кистей. Я не узнаю, кто передо мной, пока он не произносит:
– Справедливое вознаграждение, справедливое вознаграждение… Что же тут справедливого?
Это попугай, или его призрак, или его не нашедшие покоя останки, или что-нибудь подобное. Без перьев он выглядит тощим и жалким, как костлявые цыплята из супермаркета. Из раны от пули что-то течет, но это не кровь. Мгновение спустя меня озаряет: это оранжевое желе. С кусочками ананаса.
Я приближаюсь к нему, собираясь немного позлорадствовать. Капитан был прав, птица – нет. Я сделал верный выбор и имею право как следует покапать ему на мозги. Но единственный глаз попугая глядит с таким сожалением, как будто это я ошибся.
– Я так и думал, – произносит он. – Можно подвести лошадь к водопою, можно даже заставить ее сделать глоток. Но пить ли дальше – уже ей выбирать, ей выбирать, и проиграть, и проиграть.
Он склевывает с торчащего из самого центра деревянного шеста крошечного фосфоресцирующего моллюска и с наслаждением глотает его. Теперь я замечаю повсюду и другие раковины, переливающиеся зловещим светом. Отблески танцуют на золоте и бриллиантах, делая сокровища еще величественнее.
– И все-таки я спустился во впадину и покорил Бездну Челленджера, – замечаю я. – Так что отправляйся-ка ты обратно в птичий ад или откуда ты там появился.
– Да, ты достиг дна, – соглашается попугай. – Но с каждым разом дно все глубже, сам знаешь.
У меня тянет в животе. Наверное, что-то себе все же повредил.
– Что ж, возьми свое сокровище, – продолжает птица. – Забирай, забирай. Я уверен, что оно последует за тобой всюду, куда бы ты ни пошел.
Я наклоняюсь к ближайшей кучке и поднимаю один дублон. Он легче, чем я думал. Куда невесомее, чем полагается быть золотой монете. Тянущее чувство из живота поднимается до кончиков пальцев, держащих монету. Меня вот-вот осенит. Я не хочу озарений. Хочу остаться в блаженном неведении, но не могу. Поэтому я поддеваю ногтем другой руки ребро дублона и снимаю слой золотой фольги. Внутри монета темно-коричневая.
– Это же шоколад!
Попугай привычно ухмыляется.
– Да, тут его на всю жизнь хватит!
Я оглядываюсь по сторонам – на это раз внимательно – и замечаю, что ко всем бриллиантам прикреплены пластмассовые палочки. Да никакие это не бриллианты, а самые обычные леденцы! Они уже начинают растворяться в грязи.
– С первым апреля! – кричит попугай. – Хотя тут хватит и на май, и на все лето.
Теперь дурнота поднимается по позвоночнику к шее, позвонок за позвонком. У меня пылают щеки и уши. Я пытаюсь построить стену, чтобы не пустить гадкое ощущение в мозг, но знаю, что долго она не простоит.
– Приглядись-ка к дублону еще раз! – подначивает птица. – Слабо, слабо?
Я всматриваюсь в фольгу – и что это? На монете лицо капитана, но не то, к которому я привык. Оно куда отвратительнее. Куда реальнее. Где-то далеко кричит попугай, но его крик затихает вдали, а я снова падаю. Падаю, хотя уже спустился на дно мира.
Дублон на фестон. Фестон на финал. Финал на фестиваль. А фестиваль – на…
