Во всем этом хаосе больница стояла непоколебимо, как утес. Это избитое сравнение здесь подходит как нельзя лучше. Часто я говорил себе: «Сверчок, знай свой шесток! — ну какое тебе дело до этой мататы?» Однако у меня нет шор на глазах, и я не хочу их иметь. Врач живет вместе со своими больными, принимает близко к сердцу все их горести и заботы и страдает за них.
Он знает, где что плохо. Я имел много возможностей научиться этому. Со мной работал конголезский врач. Любознательный, старательный, заботливый. На свое скромное жалованье он содержал большую семью. Он выполнял у нас обязанности директора. Быть директором больницы на четыреста коек нелегко даже в Европе, что же говорить о Конго, где почти всегда все еn раnnе!
Однажды он пришел ко мне.
— Я хотел бы присутствовать при ваших операциях.
— Пожалуйста! Но это отнимет у вас много времени. И к тому же вы ведь, кажется, терапевт?
— Я врач-практик. Я не хочу стать хирургом, но мне надо уметь оперировать. Здесь врач должен уметь как можно больше. Никакая специализация не помогает, помогает только помощь больному. Приходит больной с переломом и требует: «Монганга, помоги!», а я вынужден посылать его к вам, и больной думает: «Наш африканский врач вовсе не врач». А ведь я здесь для того, чтобы помогать своим соотечественникам.
Через год он уже оперировал не только переломы. Учился он быстро. Как сейчас вижу его сияющее от счастья лицо, когда он сделал первое кесарево сечение и дал миру нового гражданина.
Кстати, знаете ли вы, что новорожденный африканец вовсе не черный? Он рождается светлым и медленно темнеет в первые дни жизни.
Африканские врачи и фельдшеры в общем люди очень способные. Разъезжая по провинции Квилу, я видел многих ассистентов, которые в отдаленных пунктах сами делали операции. Я знал в Дунгу ассистента, который запросто удалял слепую кишку, а в больнице в Булунгу, где больше года не было врача, ассистент имел на своем счету не одно кесарево сечение.
А вот новые директора часто бывали нерадивы, злоупотребляли своим положением. Многим власть вскружила голову, они становились маленькими диктаторами.
Однажды гвинейский коллега пригласил меня на консультацию в легочный санаторий в Мозанго. Мы проехали около сорока километров по огромной равнине, покрытой желтой, иссохшей травой. Перед самым Мозанго жители подожгли степь. Мы промчались несколько километров на большой скорости по огненному морю, испытывая странную тяжесть в желудке. Директор санатория, мужчина лет тридцати, не больше, встретил нас улыбаясь. Мой коллега спросил:
— Вы знали, что тут жгут траву?
— Да. Время от времени здесь это делают.
— Надо было нас предупредить, мы бы отложили визит.
— Зачем? Ваш визит был назначен на сегодня, — сказал директор высокомерно. — Для вас, иностранцев, это ведь пустяки.
Мой коллега промолчал. Я спросил его потом:
— Почему вы не ответили? Я бы сказал этому дураку, что я о нем думаю.
— Бесполезно, господин коллега. Он здесь высший закон, как он сам говорит.
— Разве он не подчиняется вам, врачу?
— Для него я иностранец. Он делает все, что хочет. В его подчинении аптека санатория, он увольняет неугодных ему врачей и выписывает больных по своему усмотрению. Я не могу ему приказывать.
Знакомая песня! Мне тоже было нелегко, когда я пытался запретить санитарам «самообслуживание» в больничной аптеке или ввести ночные дежурства. Даже новый директор — и гот не мог ничего сделать!
