Разговор вполне мог бы вступить в ту фазу, которая меня не интересовала никогда – кто, во что верит – и кто, как к этому относится.
И я остановился:
– Бог с ним, с Богом. Расскажи о том, что было в Болгарии?
Дело в том, что несколько лет назад, посол Болгарии господин Василев, купил у меня картину.
С тех пор, меня время от времени приглашают на приемы в посольство, я провел выставку в Болгарском культурном центре – в общем – Болгария мне не чужая.
Во всяком случае, не более чужая, чем Гренландия.
Кстати, господин Василев очень приятный человек.
Думаю, российские послы за границей тоже очень приятные люди. И по ним иностранцы судят о россиянах.
И, наверное, это суждение правильное.
Жаль только, что все стены в моем подъезде исписаны россиянами матерными словами.
И в остальных подъездах – тоже…
– В Болгарии я попала в небольшой городок на побережье – там все или на побережье, или в горах – маленький городок или большая деревня.
Устроилась я там работать в бузуки.
– Бузуки – это?.. – попробовал уточнить я.
– Бузуки – греческое название – у болгар все называется по другому – но я, как «гречанка», повторяла тот термин. Бузуки – это ресторан, бар, гостиница вместе взятые.
И «это» – тоже.
– Многие ходили туда, ну в эти – бузуки?
– Это был маленький городок.
А в маленьком городке трудно пойти не туда…
Как и в большом…
– Ты там была одна – русская?
– Я там была одна белорусска. Русская там была другая.
Из-за этой русской у меня потом и возникли проблемы.
Но это потом.
Вначале, я была у хозяина любимицей.
Он называл меня «Моя самая нежная кожа» – у болгар это комплимент.
А знаешь, какой красавец был?
Жалко, только что поп.
– Что? – едва не поперхнулся я.
Поп – это было слишком серьезно.
И, как-то, не слишком скромно для церкви.
Впрочем, скромность – такая двоякая вещь, что, наверное, многие постеснялись бы ходить в церковь, если бы рассчитывали встретить там Бога лицом к лицу.
– Не удивляйся. У Болгар и вера, и атеизм – какие-то синтетические.
– И что, поп сказал, что он тебя хочет? – ну и попы же у них, в Болгарии, круче художников в Москве – я, например, до сих пор не мог сказать Ладе, что я ее хочу.
– Конечно, да я и сама это почувствовала.
– У тебя хорошо развита интуиция.
– Интуиция здесь не причем.
Если женщине нужна еще и интуиция для того, чтобы понять то, что хочет от нее мужчина – это не женщина…
– То есть, ты чуть не влюбились в своего хозяина?
– Почему – чуть? Просто влюбилась.
Это была такая разновидность нарушения производственной дисциплины.
– …В этом городке я была уважаемым человеком. Каждый второй со мной здоровался.
– Ты занималась «этим», – я почему-то не мог сказать Ладе: «Ты была проституткой», – и была уважаемым в городке человеком?
– Знаешь, в те времена, чуть ли не каждый мужчина в городке имел со мной дело, но видеть во мне близкую знакомую – им было выгодно.
Они должны были быть уверенными в том, что выглядят мужчинами, не пользующимися проститутками.
Такая вот, растяжимая мораль.
Это теперь, когда наших, – я не понял, что она подразумевала под «нашими», – проституток или россиянок, но уточнять не стал, – хоть пруд пруди, днем у них демонстрации с требованиями изгнать проституток из города, полиция, а когда стемнеет – по постелям.
Полиция, кстати, тоже форму снимать умеет.
А тогда все было проще: если хочешь, чтобы тебя уважали – поступай так, чтобы твои поступки выглядели менее порочными, чем желания твоих клиентов…
Я подумал о своих собственных желаниях: похоже, что мои поступки – только этюды к ним. А может – карикатуры…
…Напротив меня сидела молодая, красивая женщина, совсем недавно родившая ребенка, и ни в ее лице, ни в ее поведении не угадывалось того, что она прошла в своей жизни.
Не угадывалось ее судьбы.
Это означало, что судьба не сумела ее покарябать.
Хотя старалась.
А всего-то – чего она хотела: любимого мужа, который занимался бы делом, ребенка от этого мужа, небольшого достатка, позволяющего не считать копейки, тихой, спокойной жизни – то есть, попросту, того, что хочет, наверное, любая женщина, не испорченная снобизмом.
И из-за этого, ей приходилось пускаться во все тяжкие и нелегкие.
