– Вот это по настоящему страшно для молодой женщины, – сказала она, но, почувствовав, что я не успеваю за ходом ее мысли, упростила ответ:
– Страшно было оставаться в Витебске.
– Но ведь многие молодые женщины оставались в этом долбанном Витебске? Не вымер же он?
– Наверное, оставались те, у кого много жизней…
…В определенном смысле, я мог делать с Ладой то, что хочу.
Я мог осуждать ее за выбор.
Мог начать жалеть ее.
Мог разочаровываться в ней.
Мог сделать вид, что все уже сказанное ей мне безразлично.
Мог постараться вникнуть.
И мог не вникать.
У меня был очень широкий выбор.
У Лады выбора не было.
Начав свой рассказ – она должна была либо закончить его, либо сдаться.
Капитулировать – нет, не передо мной, а перед собой – например, попросту уйти.
То, что она не сдастся – мне было понятно. Но вот, что потом, когда я вспоминал свои ощущения, удивило меня – и я не воспользовался своим выбором.
Вместо того, чтобы думать о том, как мне отнестись к ней, я стал думать о себе.
Не знаю, что было в этой женщине, прошедшей через социальную отверженность, но я, здоровый, небездарный, почти небезуспешный, в общем-то, уважаемый, имеющий своих поклонников и своих противников, приобретший даже завистников, мужик, сидел перед ней и думал не о том, как мне относиться к ней, а о том, как многое я сам не сделал в этой жизни.
Меня даже на патетику потянуло – для меня, это первый признак того, что я запутался в своих мыслях:
– Лада, как ты думаешь, в жизни есть смысл? – на это она рассмеялась совершенно откровенно:
– До того, как родился – этот вопрос задавать рано. После того, как родился – уже поздно…
…Я не знал, в какие дебри моей собственной души заведет меня ее история, но я хотел слышать ее продолжение.
– Сейчас много пишут о проституции за границей организованной русской мафией. Да и не только за границей – по нашему городу после девяти не проедешь, не встретив десяток проституток.
Довольно страшные вещи пишут.
И о сексуальном рабстве, и об уничтожении тех, кто пытается из этого рабства вырваться.
Наверное, на самом деле все еще страшнее, – я все пытался попасть в тему, не зная, на сколько мне это удается.
– Неприятностей там хватает, – теперь она говорила не как вспоминающий турист, а как свидетель, отстраненно, заботясь только о том, чтобы не упустить чего-то важного.
Я понимал, что Лада рассказывала мне не все – она оказалась очень добрым человеком, постаравшимся не наносить мне травм.
И чем-то напоминала католического священника, перебирающего свои четки.
Странно, что в тот момент, меня совершенно не смутило сравнение священника и проститутки.
Возможно, ни в какое другое время, это сравнение вообще не пришло бы мне в голову.
– Неприятности это единственное, что не заставляет себя ждать и единственное, что никогда не обманывает ожиданий, – кажется, Лада даже не заметила, что я отвлекся от ее слов на свои мысли, – И хуже всего то, что к худшему мы всегда не готовы.
– Тебя они коснулись?
– Конечно.
Ад – всегда заполнен не полностью…
– И паспорта у нас отбирали – «теряли». И запирали, чтобы не разбежались.
Только ты не забывай – время было другое.
Не профессиональное, а любительское.
Да и сами мы профессионалками не были. В проституции – чем меньше любительщины – тем выше качество.
И тем точнее достигается результат.
– Как и в живописи, – вздохнул я.
– Тогда и там порядка не было, вот я бардаком и воспользовалась.
– Как? – я почти торопил ее рассказ.
– Дело в том, что у меня был не только белорусский паспорт, который потеряли или, попросту, отобрали, но и обычный, советский – вот я его и припрятала.
И он пригодился.
Только Господь Бог может пересекать границы без паспорта.
– Ему не нужен паспорт потому, что него нет ни имени, ни фамилии.
– У Бога есть имя.
– Какое? – несколько смутился я.
– Случай…
– …На первом же трейлере рванула из Греции в Болгарию. Нас ведь тогда мало было, и везде мы пользовались спросом.
– Не боялась заблудиться? Все-таки – заморские страны. – Ерунда. Тот, кто не знает куда идет – заблудиться не может.
– А деньги у тебя были?
Она посмотрела на меня как на несмышленыша:
