Если мне не изменяет моя память, которая мне вечно изменяет, я еще ни разу не был знаком с проституткой, правда одна моя знакомая баллотировалась в Госдуму от какой-то центристской партии. – Как к «желтой» прессе, – ответил я, – Мирюсь, но не знакомлюсь…
Я сказал это очень спокойно, может быть с улыбкой, и мы нашли общий язык на столько, что ей не пришлось говорить: – Вот ты и познакомился…
– …«Апельсины в Греции».
Там, за границей, все казалось счастливым. Вряд ли ты помнишь это.
– Помню, – ответил я.
Мне не хотелось прерывать ее рассказ своим рассказом, и потому я ограничился одним этим словом.
Но я очень хорошо помнил один из первых перестроечных взглядов за кордон – немецкий документальный фильм о мюнхенской исправительной тюрьме, и свою мысль о том, что в таком доме отдыха я сам, с удовольствием, провел бы пару месяцев.
И еще я помнил, что стыдно мне за это не было.
Мне, кстати, до сих пор стыдно за то, что мне не было стыдно тогда.
За то, что мне не было стыдно за мою совковую философию раба.
Впрочем, у меня есть оправдание – чужие страны от меня скрывали, а мою страну не знал не только я, но и никто на свете. Американцы снимали фильмы об ужасах в сталинских лагерях думая, что показывают лагерные ужасы – а эти ужасы о застенках не «дотягивали» до обычной жизни колхозников на свободе.
– Тем более – такая заграница – Греция.
Боги, богини, легенды.
– Легенды, – вслед за Ладой повторил я.
– А заешь, кто создавал для нас первую Грецию, дорогой? – вот так, между делом, она назвала мня дорогим. Хотя для меня самого моя драгоценность находилась под большим вопросом, все равно было приятно.
– Поэты? – может, мне просто этого хотелось, хотя я уже чувствовал, что говорю что-то не то.
– Первая Греция создавалась фантазиями сутенеров…
Я опустил голову думая, что если она не сможет смотреть мне в глаза, то не прочтет в моем взгляде ничего.
– Рассказывать дальше? – спросила Лада.
– Конечно.
И помни, что время – это лучший лекарь.
– Нет.
Время – патологоанатом…
– Это сейчас – объявления в газетах: «Требуются девушки и молодые женщины…» – а тогда все выглядело пристойно.
Набиралась бригада из девушек для летних полевых работ на греческих плантациях. Собирать апельсины или оливки.
На худой конец – могли бы набирать бригаду собирать бананы.
– А что, в Греции разве растут бананы? – довольно глупо спросил я.
– Те, кто едет – все равно этого не узнает.
В общем, собирались девушки на «Апельсины в Греции».
Правда, иногда использовались и другие способы. Под один из них, я чуть не попала – результат все равно был один и тот же.
– Какие способы? Прости мое любопытство, но хочется знать побольше.
– Можно было, к примеру, организовать ансамбль Белорусской народной песни и отправить его за границу, в ту же Грецию.
Ведь белорусская народная песня – это то, чего больше всего в Греции не хватало.
Представляешь, я сдуру чуть не записалась в какой-то гастрольный ансамбль.
Одно смущало сразу – певицы собрались такие, что в нем петь было, конечно, можно, а вот слушать это пение – никак.
Слушаешь их и думаешь: сколько же у нас людей абсолютно не умеющих петь.
В общем, в конце концов, оказалась я в бригаде апельсинщиц.
– Ты быстро догадалась о том, что к чему? – спросил я, и она помедлила с ответом совсем не много. Ровно столько, чтобы я понял, что медлить ей было ни к чему.
Ни к чему изображать раздумья.
– Конечно.
Тем более, что некоторые из нашей бригады «собирали апельсины» уже не в первый раз.
Я не знал, какой вопрос я хотел бы задать следующим, не смотря на то, что у меня была к ней куча вопросов. Но когда поднял взгляд, увидел, что Лада, наверное, уже давно помогала мне.
Помогала тем, что не просила сочувствия.
«Есть, видимо, срок давности», – подумал я.
– Срок давности здесь ни при чем. Он существует только для не сделанного, – словно угадав мои мысли, проговорила Лада.
Тогда я задал самый простой вопрос:
– Тебе было страшно?
– Ты встречал женщин, не имеющих возможность купить себе новое демисезонное пальто?
– Не знаю, – ответил я, пожимая плечами. Вот уж никогда не задумывался о женщинах с этой точки зрения, – Наверное, нет.
