– Я ведь окончила школу художественной резьбы по дереву, – начала свой рассказ она, и едва тут же завершила его, добавив, почти не разжимая плотно сжавшихся губ – С тех пор терпеть не могу тупых ножей. Хотя, не зная ее истории, я мог бы и не догадаться о том, что эти слова могли быть завершением. Так во всем: чтобы что-нибудь понимать – нужно хоть что-нибудь знать.
– У меня была собственная мастерская в Рубе.
– Где? – переспросил я.
– Местечко такое – Руба. Под Витебском – Репинские места.
Насчет Репинских мест – я поверил на слово. Верю же я в то, что в каждой деревне под Москвой когда-то была дача Сталина. Но потом посмотрел в интернете – действительно, Репин бывал в Рубе, и, даже, что-то там делал.
– Работа нравилась. Заказов много – из Витебска в мастерскую на такси ездила.
А потом все рухнуло.
Началась такая кутерьма, что никто ничего понять не мог, – Лада замолчала.
– Многое не понятно нашему разуму, – сказал я, чтобы она не останавливалась, – Хорошо, что мы не всегда знаем, что именно…
– В общем, оказалась я безработной. Лукашенко посчитал, что искусство нам не нужно.
Это был первый и, кажется, единственный прокол в ее рассказе.
Разумеется, я не испытываю ни малейшей симпатии к Лукашенко – я, вообще, не люблю людей, берущих на себя право говорить от имени всего народа.
И никогда его не слушаю потому, что если человек берется говорить от имени всех – он может говорить что угодно – уже не важно, что именно, он говорит.
Но я не верю в то, что даже самый тупой или зловещий лидер государства может считать, что искусство не нужно стране.
Правда, когда я сказал что-то подобное Ване Головатому, он, почему-то вздохнув, ответил:
– Это не ко мне. Это – к психиатру…
– …Муж тоже бросил свое КБ – зарплату не платили.
Не знаю, хорошо ли он работал конструктором, но ни кем другим он работать не хотел.
А может – не умел.
Надо было как-то устраиваться, а он вдруг стушевался, прострационировался.
Стал нервным и безразличным одновременно.
По-моему, он даже не искал новую работу – все дни валялся на диване, а злость срывал на мне.
Мы стали ругаться.
Вначале из-за ничего, потом – из-за всего.
Несколько раз я находила для него работу – балконы стеклить, домофоны ставить, но он, походив дня два-три – бросал.
И знаешь – каким был его основной аргумент?
– Каким? – мне на самом деле было интересно, какими могут быть аргументы у тех, кто не хочет зарабатывать деньги.
– Я – интеллигент, а ты хочешь, чтобы я лопатой махал, – и однажды я не выдержала:
– Для того, чтобы быть интеллигентом – оказаться без денег мало! – а потом хлопнула дверью и ушла к отцу.
– А – он? – Остался мужчиной, для которого даже слова женщины – не повод задуматься…
– Может, у него просто высокое самомнение – это такая черта характера, – зачем-то сказал я. – Высокое самомнение – это не черта характера, а диагноз…
Я еще не знал, что буду делать с ее историей, он отметил, что она пыталась сохранить своего мужа.
Раньше я думал, что женщины в принципе – самой безответственной вещи на свете – склонны к крайностям.
Оказалось, что к крайностям в оценке поступков женщин, склонен я, а женщины просто очень часто оказываются хуже или лучше своих избранников…
И понял, что Лада способна на поступок.
Каждый поступок – это премьера.
Только вот на аплодисменты может рассчитывать не каждый.
Уже это делало ее исключением.
Впрочем, исключения тоже допускают исключения, но они нужны хотя бы тем, что делают правила необходимыми.
С этого момента я стал слушать ее очень внимательно.
Даже, не смотря на то, что она была очень красивой.
В дальнейшем, эти два: «очень», – сопровождали все наши разговоры…
Она как будто бы угадала мою мысль:
– Люди сходятся с людьми не из-за их свойств, а просто так.
– Для чего же тогда существуют свойства? – вообще-то мой вопросик был так себе, не семи пядей требующий, но все-таки из тех, на которые современная философия так и не ответила.
– Для того, чтобы эти свойства терпеть и прощать.
До тех пор, пока хватит сил…
– …На завод, на никакую зарплату идти не хотелось.
Да и инфляция.
– Инфляция? – переспросил я. Для меня теперь это слово было чем-то из прошедшей жизни.