Ужас.
И этот ужас придавал ей отчаянную решимость.
Пусть она выйдет отсюда для того, чтобы вернуться к девичьей фамилии. Пусть. Но и Хаесову И.П. пусть не поздоровится так, чтобы запомнил на всю жизнь. Так, чтобы кусал локти.
На миру, ведь – только смерть красна. А жизнь ограничена условиями игры.
Великая вещь упрямство. Оно движет людьми. Но не дает остановиться и задуматься над тем – куда, собственно, нужно идти.
Правда это бывает не часто. Может быть с этим связана единственная надежда, которую оно оставляет нам.
Упрямство.
– …Далее, – продолжал говорить Меньшиков, – Гражданка Хаесова указывает, что не раз подвергалась моральным оскорблениям со стороны мужа, Хаесова Игоря Петровича. В частности, двенадцатого и восемнадцатого числа прошлого месяца, гражданин Хаесов назвал гражданку Хаесову дурой…
С самого начала чтения заявления в зале стоял не то, чтобы шум, так, гул какой-то, какой бывает, когда поднесешь раковину рапаны к уху. И при каждом новом «преступлении» Хаесова, этот шум подстегивался легкой волной шевеления – находившиеся в зале начинали обсуждать поступок инженера между собой.
Члены суда сидели молча.
Целековская внесла этот пункт в протокол и взглянула на Хаесову:
«Дура, ты, и есть дура. Интересно, как бы назвал меня муж, если бы я написала на него в суд? Да и Игорешка наш, у тебя вечно какой-то неухоженный. Если бы я своего выпустила бы из дома в костюме и в сандалиях – мне бы только такое название и носить…»
Смирнов откровенно скучал:
«Дура. Подумаешь – дура. Да если бы моя на меня за каждую дуру телеги катала, я бы из судов не вылезал. Мало он тебя еще дурой назвал…»
Медведева была не довольна обоими Хаесовами:
«Родную жену – дурой… Уму непостижимо. Как только после этого можно с ним находиться в одном доме? Ты, голубушка, тоже хороша: «двенадцатого и восемнадцатого», – писала бы: «систематически»…»
Сергеев вздохнул про себя:
«Дура… Неизвестно, кто большая дура. Ты, или мы – что сидим и твои глупости выслушиваем…»
– …Но не только этими словами обзывал инженер Хаесов свою жену, – на некоторое время Меньшиков оторвался от бумаги и говорил своими словами. При этом он успевал бросить быстрый взгляд на директора. Но пока на лице того не появилось никакой реакции. Трудно быть самим собой и говорить то, что думаешь, если не знаешь, чего ждет от тебя начальство, – Однажды Хаесов употребил выражение, которое я даже не решаюсь привести.
– Приводите, – раздались голоса из зала.
– Приводите.
– Все свои. Приводите…
И так далее.
– Вы позволите, Галина Владимировна? – спросил Меньшиков, глядя при этом, почему-то, на директора.
– Говорите, – жена инженера Хаесова произнесла это слово не разжимая губ. Жестко, как произносят приговор.
– Он назвал жену… сукой.
«Ничего, семейка, – это слово Целиковская решила не вписывать в протокол, – Мой бы за такие слова тут же получил бы сковородкой по башке…»
«Попалась, наверное, дура, под хмельную руку, – подумал Смирнов, – Или рубля пожалела на опохмелку. Не входят бабы в наше положение…»
«Да как он смел! – недовольство Медведевой перерастало в негодование, – Ну погоди, Хаесов!.. Вот ты какой, оказывается…»
«Браво, Игорек, – Сергеев был слегка озадачен, – Я и не знал, что тебе такие слова известны. Ты вырастешь в моих глазах…»
– …Далее, – Меньшиков вновь читал по бумажке, а его мозг работал параллельно. «Черт бы его побрал, – думал он, поглядывая на директора, – Сел не близко – значит, не очень интересуется. И не далеко – значит, не собирается уходить. Хоть бы реплику бросил», – Далее, гражданин Хаесов оскорблял свою жену не только словами, но и действием. Так, двадцать второго числа прошлого месяца он замахнулся на жену с явной целью ее ударить…
«Ого, тихоня… Но ничего бы с тобой, голубушка, не случилось. Мы бабы без палки, как без ласки…» – Целиковская так задумалась, что вписала слово «голубушка» в протокол. Лист украсило жирное синее пятно, которым она заштриховала «голубушку».
«Молодец, Хаюсина! – Смирнов аж пришлепнул ладонью по столу, – Врезал ей, значит. Точно, рубль пожалела, стерва…»
Сергеев улыбнулся:
«Гарик, я начинаю тебя уважать. Только как бы она тебя самого не перешибла. Женщина – ничего, крепенькая. И ножки. Интересно бы взглянуть на нее. Может попробовать, пригласить ее как-нибудь в мастерскую к Пантелею. Интересно, интересуется она живописью…»
