– Я вчера была у врача, а сегодня мне позвонили и сказали, что анализы готовы.
Скоро нас станет трое…
– Милая! Ты делаешь меня счастливым…
…Несколько дней назад Ирина была у мамы, которой рассказала все о себе и Каверине.
– Что мне теперь делать, мама? Какие слова мне сказать мужу?
– Тебе будет очень трудно, несчастная ты моя. Что бы ты ни сказала теперь Ивану Ивановичу, любые добрые слова отзовутся в нем тем, что он будет думать, что такие же слова ты уже говорила другому.
Тебе будет очень сложно найти слова.
Но когда Иван Иванович внес в комнату поднос с двумя бокалами, нужные слова у Ирины нашлись:
– Мне так хорошо о того, что это делаешь для меня именно ты…
Каверин стоял у подъезда, когда капитан-порученец, с поспешностью отличающей прирожденных холуев от вынужденных центристов, бросился открывать дверцу машины перед генерал-полковником Фронтовым.
Увидев Андрея, Иван Иванович отстранил двереоткрывателя и остановился.
Несколько секунд оба мужчины молчали, потом Каверин, не глядя на генерала, проговорил:
– У вас новая машина. Теперь «Мерседес», – и Андрей, и генерал не обсуждали, а просто констатировали не очень значительный факт:
– Да. Выходит так.
– Это хорошо. Ведь ваш бывший «ЗиЛ» – это устаревшая модель.
– Раньше мне казалось, что мы с ним оба – устаревшие модели…
– Капитализм, Иван Иванович.
– Какой же это капитализм? Капитализм, это когда им занимаются все, а когда пол страны не умеет себя прокормить – это не капитализм, а собрание оболтусов.
Капитализм, это то, чем занимаются люди с не забитой глупостями головой…
– Вы на службу?
– Нет. Мы с Ириной ждем ребенка, так, что нужно подумать о строительстве дачи.
Участок у нас есть. Пора дом ставить.
А-то – все служба.
Москва – хороший город, если можно уехать на дачу…
– Строить-то белорусы будут? На Севере теперь все строят белорусы.
– Зачем? Не фарисействуй. У меня ведь все строительные батальоны российской армии под рукой… – они говорили не о главном, но то, что они говорили, щадило их души.
И именно это дало им возможность о главном заговорить:
– Иван Иванович, вы хотите правду?
– Ее хотят все. Только не многие знают, что с ней делать.
– И что же с ней делать?
– Уважать…
Потом генерал Фронтов сел в машину, но в тот момент, когда «Мерседес» уже мог бы тронуться, Иван Иванович услышал:
– Простите меня за то, что я поддался ее силе. И знайте, что я никогда не воспользуюсь ее слабостью.
Муж Ирины не сказал ничего. Лишь, прямо глядя в глаза Андрею, на мгновение коснулся ладонью козырька.
– Мне сообщили, что Алик мертв. Это сделал ты? – приоткрыв бронестекло, негромко спросил Иван Иванович.
– Нет, – ответил Каверин.
– А кто?
«Волк», – хотел сказать Андрей, но почему-то произнес:
Судьба…
Вечером Ирина позвонила Каверину:
– Ты знаешь, что Плавский умер?
– Знаю. Но я еще не был на его могиле.
– Я навещала Эдуарда Михайловича за два дня до смерти. Он просил передать тебе такие слова: «Будь лучше, чем эпоха, которая тебе достается…»
На утро художник Андрей Каверин зашел в церковь. Он долго молчал под распятьем, потом тихо, так, чтобы слышать могли только двое, он и тот, к кому он обращался, прошептал:
Прости, Господи, за то, что я пока не сделал ничего великого.
И спасибо тебе за то, что ты не создал меня человеком, не попытающимся это сделать…
Я отослал рукопись этого рассказа издателю, а через несколько дней зашел к нему сам.
– Осуждаешь лицемерие в людях? – спросил издатель. Мне нечего было ответить, и я просто пожал плечами. А потом спросил:
– Напечатаешь?
– Напечатаю. А ты иди. Напиши еще что-нибудь.
– О чем?
– Осуди зимний мороз. Или, еще лучше, осуди землетрясения. Кстати, какой ты хочешь гонорар?
– Это не имеет значения.
– Почему?
– Потому, что для землетрясений не бывает богатых…
Наверное, коллектив имеет право пожертвовать одним человеком ради своего спокойствия.
Только, что-то не хочется быть членом такого коллектива.
Вообще, хорошая вещь – коллектив. Жаль только, что иногда нет ничего неприятней…
Говоря о себе, человек может солгать.
Когда человек говорит о других – он говорить о себе чистую правду…
