…В Москве наступали перемены.
Москва наступала на них, иногда, как на грабли, иногда, как на мины.
После смерти жены генерал Фронтов ощутил пустоту не только дома, но и на службе.
Нет, никто не стал относиться к нему, генерал-полковнику, хуже. К генерал-полковникам в Генштабе любой армии, от Советской до никарагуанской, плохо не относится никто. Даже те, кто с завистью смотрит на гвоздь, на который генерал-полковник вешает свою папаху или тюбетейку.
Просто и служба, и дом становились иными.
Перестройка, которую, как и прошлые решения партии, достаточно было просто приветствовать, чтобы не иметь к ней никакого отношения, удивительным образом начала приводить к тому, что социализм стал уходить и из семьи, и из Генштаба.
Совершенно неожиданно для себя генерал-полковник заговорил нормальным языком, и даже однажды остановил на лестничной клетке генерал-майора Сухова, похлопал его по плечу, и, глядя ему в глаза, спросил:
– Как дела, Сергей Петрович?
– Слушаюсь, товарищ… Иван Иванович, – опешил генерал Сухов, а когда генерал Фронтов отошел, прошептал, – Старая метла, а хочет мести по-новому…
И как-то раз, на одном из партсобраний, генерал-полковник взял да и сказал:
Я и сам – сын репрессированного…
И сказал это так, словно не скрывал этого всю жизнь, а гордился этим…
Служба была главным для генерала Фронтова делом, но, глядя на своих сослуживцев, он обнаружил, что вокруг него есть как те, для кого служба важнее личной жизни, так и те, для кого личная жизнь важнее службы. И вот, что удивительно, как среди тех, так и среди других процент порядочных людей и мерзавцев, был примерно одинаков…
…Никогда раньше генерал Франтов не задумывался над тем, каким сексом он занимается, но неожиданно ощутил, что является мужчиной совсем не меньше, чем генералом. И однажды, когда сына не было дома, он тайком, как шпион, взял из запасов сына порнографическую кассету.
Фильм генералу не понравился, вызвал отторжение, как прикосновение к дерьму, и против этого фильма выступало все его предыдущее миросуществование. Но Иван Иванович был достаточно честным с собой, чтобы признать, что ему было, как минимум, интересно.
Вернувшегося домой сына, он спросил:
– Это ты смотришь?
Нет, не кричал и не возмущался, а просто спросил, и сын, удивленный такой терпимостью отца, пробормотал:
– Иногда. Когда делать нечего.
– Делать нечего…
Ни работать, ни отдыхать ты не умеешь, – задумчиво проговорил отец.
– Как вся страна…
А потом произошло то, что генерал-полковник Фронтов, не молодой, в общем-то, человек, уже и не думал, что может произойти – его жизни появилась молодая женщина.
Они познакомились случайно. Но даже в этой встрече был элемент своего времени, времени снятия позорящих страну памятников людьми, не ведающими стыда, но утомленными ненавистью.
Людьми, не желающими жить по-старому, но не знающими, как жить по-новому.
И непонимающими, что это означает.
Непонимающими – вместе…
…Генерал приказал шоферу остановить машину возле гастронома на Кутузовском, когда обратил внимание на то, что с дома, в котором раньше жил Брежнев, исчезла мемориальная доска.
Иван Иванович вышел из машины, постоял, а потом зашел в гастроном.
Просто так, не думая, зачем он это делает.
Ему просто захотелось что-нибудь купить – он сам не знал, что и зачем, потому, что продукты ему уже давно доставляли из спецзаказника первой категории. А если чего-нибудь не хватало, то за этим отправлялась домработница.
Не смотря на то, что полки в гастрономе были почти пусты, народу в зале было довольно много. И народ стоял в очередях не понятно за чем.
В очереди есть что-то от приговоренности. Она объединяет людей, которых ничего не объединяет.
Ни общие интересы.
Ни одинаковые вкусы.
Ни знакомство.
