Баба стояла перед Саросом, затравленно прижимая кулаки к впалой груди. Роальд на всякий случай её обыскал и, не зная, зачем вдруг командиру понадобилась эта крикунья, растравляя мужской интерес, похлопал ту по бокам и жидкой заднице.
— Ну, иди, садись, ешь... — попытался успокоить гостью вождь. — Не ной... Подними лицо, дай посмотреть.
Баба ухнулась на землю и принялась скрести её руками, сучить ногами и орать.
— Ты чего, не успел?
— Где там успеть? Небось, пока сюда тащили, не раз пользовали.
— Плохо... Чего она так визжит-то? Ущерб какой у неё?
— Нет, целая... С чертями в голове, наверно. Чу, не вопи! — Роальд пнул бабу в бок, та охнула, вытянула руки и стала плакать тише.
Сарос подошёл к пленнице. Приблизив своё лицо, принялся ласково говорить с ней, поглаживая её волосы. Потом прогнал товарищей и водой из меха обмывал зарёванное лицо. Баба чуть утихомирилась. Сарос для пущего успокоения обнял вздрагивавшую женщину и завалил на себя. По-отцовски подобрал её руки и ноги с сырой и холодной земли, как люлька, чуть закачался телом, нараспев говоря что-то. И баба, не дождавшись страшного для неё, сначала смолкла, потом ровно задышала и перестала сопливеть.
Старания Сароса не пропали даром: горемычная пленница робко поглядела на лунного цвета лицо незнакомца, задержала на нём взгляд подольше, миг не дышала. В довершение уткнулась мокрым носом в его бубнящие уста.
Не желая более искушать природу, дабы не испортить свою задумку, Сарос отвалил бабу, бросил ей тёплые подстилки и отошёл к костру. Острым лезвием маленького ножичка обрезая на себе пряди бороды и всклоченных патл, гот говорил, что ей некого и нечего тут бояться. Что надо обрезать мои волосы правильно — по-городскому.
Баба большими глазищами смотрела на пучки его волос, озиралась, порывалась уйти, на малопонятном языке пыталась уговаривать и что-то объяснять, указывая в сторону степи. Гот, решив подождать с подстриганием до утра, холодно заявил вновь возбудившейся пленнице:
— Спи уж, грейся. Завтра день большой. Сделаешь мне тогда, как у них... — Он снял с себя козью накидку и бережно укутал бабе ноги. Сам сел у костра и оселком стал вострить нож. Чуть погодя к огню вернулись друзья...
Следующим утром первые снежинки закружились на сыром, голомянистом ветру. Прибыл давно ожидаемый вечно угрюмый Карл. Возле Сароса в этот момент никого из близких друзей не было: все отправились в город.
Услышав шум, смех и свист воинства за буграми, вождь поспешил наверх. Большой отряд Карла цепью втекал в стаю, состоявшую из растрёпанных, праздных, безоружных воинов, вздымавших вверх руки и лезших с объятиями, — неприятная для глаз главнокомандующего картина. Он и не пошёл оттого никуда, с возвышения осмотрел своё срамное воинство и вернулся к костру.
— И это все наши? А где остальные? — Карл на тонконогом скакуне топтался над Саросом.
— В городе все, или промышляют где-то... — Конунг поднял глаза на Карла, но тот будто и не желал спешиваться: лошадь его, пританцовывая-подпрыгивая, прошла за спину, встала, тюкая надоедливо копытцами. — Да слазь ты! И расскажи хоть что-то! — Сарос обернулся назад и увидел в неуютной близости от себя шустрые ходули степного красавца, который прямо-таки выламывался под умелым седоком. — Брось своего кузнечика и рассказывай, где был!
— Хочешь подарю?
— Мяса в нём мало, не кормил, что ли?
— Замысловато ты тут устроился... Безрадостно... Только о мясе теперь и думаешь.
— Как рубану по тараканьим этим ножкам! — Сарос не выдержал пляски-глумления за спиной, поднялся, обнажил меч.
— Что в городе? — Карл выехал к костру и заставил коня выкинуть залихватский курбет: за поводья сильно вывернул лошадиную морду — скакун на задних ногах сделал два прыжка назад и, резко выравниваясь, сильно тряхнул наездника.
— Убьёшься, чёрт! — Сарос, наконец, заметил стать скакуна. — Красавец!
Карл соскочил на землю, подошёл к конунгу, пал перед ним на одно колено и склонил непокрытую голову. Сарос возложил на неё ладонь и тихо произнёс:
— Слава богам, что милуют тебя непоседливого.
— Не думал уж и увидеться, — проговорил Карл, когда уселись с той стороны костра, куда не совался гуляющий шлейф тяжёлого дыма; Сарос ничего не ответил, приготовившись долго и напряжённо слушать. — Лехрафс не зря, совсем не зря тебя позвал. Тяжело ему очень. Своих воинов, ты и сам понял, у него немного. Хоть он и царь, но на битву пойти за ним могут лишь новые племена, которых никто из купцов не приглашает в дело, да ещё гвардия его, коей он платит даже и без походов. Здешний народец, что у моря вдали городов, и народец, что на Тавре и на Тирасе, родственные нам. Все глазеют на другой берег, кормятся с греческих рук да ждут, кто больше заплатит. Коль платы от Лехрафса долго нет, то и разбегаются от него каждый по своим промыслам. Тут все такие. И город этот... Как он зовётся?
