Благодарение богу, тирания не всемогуща.
Как бы она ни пригибала рабов к земле, как бы ни топтала их ногами, ни держала их всеми известными ей способами в отупении и невежестве, ей не удаётся угасить в них дух мужества. Дух этот тлеет и тайно горит в их сердцах, и настанет час, когда он вспыхнет ярким пламенем, которое ни подавить, ни угасить невозможно!..
Пока я пользовался доверием мистера Мартина, я имел возможность оказывать Томасу значительные услуги, предупреждая его о подозрениях управляющего, об его намерениях и планах. Только недолго удалось мне сохранить это доверие — не потому, что мистер Мартин стал сомневаться во мне — уж очень легко было отводить подозрения такого тупицы, как наш управляющий, — но лишь потому, что у меня, по его мнению, не было тех способностей, какие должны быть у настоящего надсмотрщика. Наступило самое нездоровое в этих краях время года. Большинство рабочих моей группы прибыли сюда из более северных районов и ещё не успели привыкнуть к вредному воздуху рисовой плантации. Они тяжело болели лихорадкой, и случалось, что несколько человек одновременно выбывали из строя.
Всё это я объяснил мистеру Мартину, и он, как мне показалось, был удовлетворён моим объяснением. Но однажды он прискакал в поле верхом. Настроение у него в этот день было прескверное, и, по-видимому, он был несколько возбуждён только что выпитым вином. Увидев, что в поле работает меньше половины всех моих людей, а работа даже и наполовину не выполнена, мистер Мартин пришёл в дикую ярость.
Он спросил меня, что это значит. Я ответил, что рабочие больны. Он обрушился на меня с проклятиями, крича, что сейчас не время болеть. Ему надоело, говорил он, слушать о каких-то там болезнях; ему отлично известно, что всё это одно притворство, и он не позволит, чтобы его водили за нос.
— Если кто-нибудь из них ещё раз пожалуется на болезнь, — сказал он в заключение, — ты, Арчи, высеки его хорошенько, и пусть немедленно приступает к работе!
— А если они в самом деле больны? — спросил я.
— Мне дела нет, больны они или нет! — заорал управляющий. — Если они притворяются, то они ничего, кроме плети, не заслуживают, если же они в самом деле больны, то маленькое кровопускание пойдёт им только на пользу.
— В таком случае, — заявил я, — вам следовало бы назначить другого надсмотрщика. Я для этого человек неподходящий.
— Заткни глотку, наглая тварь! — накинулся на меня Мартин. — Кто тебе позволил вступать в пререкания и спорить со мной? Подай-ка сюда плеть, болван!
Я повиновался, и мистер Мартин избил — меня так же, как в тот раз, когда вручал мне плеть. Так кончилась моя деятельность надсмотрщика, и хотя я при этом лишался двойного рациона и должен был вернуться в поле и наравне со всеми выполнять свою работу, я не могу сказать, что жалел об этом. Так тяжело и горько было выполнять эти позорные обязанности, за которые обычно брались одни только подлецы.
С этого дня я теснее сошёлся с кучкой рабов, сплотившихся вокруг Томаса, и стал самым деятельным участником во всех их предприятиях. Ограбления полей, совершаемые нами, стали принимать такой широкий размах, что мистеру Мартину пришлось поставить регулярную охрану из надсмотрщиков, которым помогали наиболее надёжные, с его точки зрения, рабы. Они бродили ночью по плантации, и делать налёты на поля теперь стало опасно. Все эти меры администрация поторопилась принять после одного случая, повлёкшего за собой настоящее следствие, которое, впрочем, не привело ни к каким определённым результатам. Однажды ночью почти одновременно вспыхнул пожар в разных местах плантации — загорелся роскошный дом генерала Картера, вспыхнули и, несмотря на все усилия спасти их, сгорели дотла его прекрасно оборудованные рисовые мельницы. Несколько рабов, в том числе и Томас, были подвергнуты особой пытке, чтобы выяснить, не участвовали ли они в поджоге. Эта жестокость ни к чему не привела: все они упорно отрицали свою вину, заявив, что ничего не знают. Я уже говорил, что Томас полностью доверял мне. Тем не менее и он ни словом не обмолвился мне об этом поджоге. Впрочем, я знал, что он принадлежит к людям, умеющим хранить тайну, и в глубине души не сомневался, что это дело не обошлось без его участия.
