— Позовите срочно Настасью Петровну. Я подожду ее во дворе, — сказал он безапелляционно и вышел.
Увидев незнакомого мужчину, Ольшевская испугалась.
— Вы меня спрашивали?
— Анастасия Петровна, я работал с вашим сыном Петром, пришел узнать, где он, я вербовщик, хочу предложить...
Старая женщина схватилась руками за лицо и с трудом одними губами прошептала:
— Взяли его, давно взяли, нет от него весточки. — И заплакала.
— А я получил письмо от Жени, и вам записка, — Колков сунул ей пакетик с деньгами, запиской Ольшевского и адрес до востребования в Краснодар на свое имя. Потом пожал пораженной матери руку, поспешно отвернулся и, глядя в землю, быстро зашагал к калитке,
Она протянула ему вслед руки, что-то спрашивала, потом развернула пакетик, удивленно посмотрела на деньги, машинально сунула их в карман халата и принялась читать записку, смахивая набегавшие на веки слезы. Потом медленно повернулась и, шаркая по земле истоптанными туфлями, вернулась к крыльцу.
Сын все это видел сквозь щель забора.
6
В условленное время Бережной встретил у кинотеатра «Октябрь» Чепурнова и Дурново. Чепурнов был опять навеселе.
— А где же Колков и Ольшевский? — раздраженно бросал взгляды по сторонам Чепурнов.
Бережной рассказал, что они расстались в Ейске на пристани, договорившись вечером уехать вместе, но он их с того времени не видел.
Чепурнов помрачнел и процедил сквозь зубы:
— Идиоты! Жаль, что я дал согласие на их дурацкую операцию «Райзефибер». К черту! Завалимся. Надо сматывать удочки, и чем быстрее, тем лучше.
— Вот и сматывай, никто тебя не держит, — зло сверкнув глазами, сказал Дурново. — А мы подождем.
— Не могу я идти без оружия. Поедем в Киев, — в голосе Чепурнова прозвучали просительные нотки. — Не помню, где мы закопали наши парабеллумы. Поедем! Жалко ведь, заржавеют...
— Нет! — упрямо бросил Дурново. — Будем ждать. Бережной понял, что они ненавидят друг друга. Он хорошо знал сестру Василия Дурново, Машуту, жену Евгения Давнича, председателя белградского отделения НТСНП, знал их мать Варвару Николаевну Дурново, старшего брата Никиту, капитана военно-воздушных сил Югославии, и, глядя сейчас на Василия, думал о роковой обреченности дворянства и о том, что дядя Василия — Иван Николаевич Дурново, всесильный председатель совета министров, автор «черты оседлости», применения «ограничительных законов» к раскольникам и иноверцам, а племянник диверсант...
Постояв с полчаса у входа, они пошли в кинотеатр. Фильм назывался «Петр Шахов». Образ простого советского гражданина вызывал симпатию и восхищение зрителей. Бережному фильм понравился. А лица Чепурнова и Дурново помрачнели, стали жалкими. В зале зажгли свет, и они встали и вышли на улицу.
Отсутствие Колкова и Ольшевского все более тревожило.
— Их взяли! — сказал Чепурнов. — Надо, братцы, утекать, выловят. Шурка будет молчать, а Кацо расколется.
— Не продадут, — убежденно сказал Дурново. — Но собираться здесь больше нельзя.
— А где же они нас найдут? — сказал Бережной. — Будем приходить по одному. Я почему-то уверен, что они еще явятся.
Чепурнов согласился:
— Завтра ты, Бага, потом Василий, а потом уже я. Ждем еще три дня.
Шел пятый день. Напряжение достигло предела. Нервничали Чепурнов и Дурново, расстраивался Бережной. Тревожился и Николай Николаевич, он опасался, что упустил опасных преступников.
К шести часам вечера Василий Дурново стоял уже у кинотеатра «Октябрь». Моросил мелкий дождь. Темнело. Мысли его были далеко, в Югославии, где прошли его сознательное детство и юность, в Югославии, которая, как он сейчас понимает, ближе его сердцу, чем эта чужая, непонятная мужичья страна. И зачем только он согласился сюда ехать? Оттуда, из Югославии, все представлялось романтичным, заманчивым. «Захотелось походить в героях! А кто он есть? Недоучка, балбес, слесарь! Дурново — слесарь! Нет, нельзя было оставаться в Югославии. А здесь ты совсем не нужен. У сестренки Машутки в голове тоже романтика, ей хочется пойти в Советский Союз ради белой идеи...»
Загорелись фонари и словно подчеркнули наступление темноты. Раздался второй звонок, публика повалила в зрительный зал.
