Дурново огляделся по сторонам и неторопливо направился вниз к мосту. И вдруг почувствовал, что за ним следят, кто-то идет за ним от самого кинематографа. «Пропал!» — мелькнуло в мозгу. Шаги приближались.
— Здравствуй, Вася! — послышался знакомый голос Ольшевского. — Да-авай-ка спустимся к реке, — он взял его за руку, — вот сю-юда!
Они спрыгнули, словно в какую черную пропасть, под откос и спустились к воде.
— Что с Багой? — спросил Ольшевский, когда они отошли шагов на двадцать от моста.
— Ничего. Сегодня вместе обедали. А что?
— В Ейске мы обнаружили за собой слежку, и я, кажется, при-истукнул шпика. Уходили из города ночью. Представляю, какой там тарарам! Побывали в Ст-а-а-врополе... — Ольшевский внезапно умолк.
— Ну и что?
— Па-а-атом ра-ас-скажу. — Ольшевский прислушался: — Шурка и-и-дет.
К ним подошел Колков. Поздоровавшись, он задал тот же вопрос о Бережном. Потом сказал, что они долго следили за Дурново, следили, боялись, что за ним идет слежка чекистов.
— Ты будешь нашим связным, — сказал Колков Василию. — Завтра мы придем в кино на последний сеанс. Если нас не будет, вы все придете после фильма сюда, но об этом ты скажешь им, когда выйдете из кино, не раньше. Понятно?
На другой день Дурново выполнил распоряжение Колкова с пунктуальной точностью — привел Чепурнова и Бережного. Ольшевский встретил их у моста. Он был в сапогах и форменной фуражке, Бережной увидел под козырьком красную звезду и спросил:
— Что это?
— Потом! — отрезал Ольшевский. — За мной! — И прыгнул под откос.
Молча дождались Колкова. Он был тоже в фуражке и сапогах. Пожав всем руку, бросил:
— Пошли! — И двинулся первым.
Было темно, Кубань несла свои мутные после обильных дождей, полые воды, берега заволокло туманом, белесые стрелы кос вонзались в речную ширь, а на том берегу чернели, словно причудливо-сказочные замки, сады, и, казалось, слышались невнятные голоса. Сырой песок скрипел под ногами. Чуть всплескивали волны. Кругом было тихо, и только где-то справа на высокой круче, за глухим забором, лаяла собака, хрипло, безнадежно. Шли молча, каждый погрузился в свои мысли, у каждого на сердце было неспокойно. Наконец Колков остановился:
— Вот тут и поговорим! Усаживайтесь, времени у нас много, — указал рукой на лежавшую у покосившегося плетня перевернутую лодку.
— Итак, операция «Райзефибер» началась! — сказал, посмеиваясь, Чепурнов. — Кто-то придумал дурацкое название!
— Жорж Околов придумал. Мы очень спешили! Хотели до снега уйти в Польшу, — заметил Колков.
Обсуждали операцию подробно, тщательно. План Колкова, кому что делать и говорить, прорепетировали несколько раз.
Около двух часов ночи тихо вошли во двор к Блаудису. Бережной и Дурново подкрались к окнам, остальные поднялись на крылечко и забарабанили в дверь.
— Кто там? — донесся из-за двери испуганный женский голос.
— Милиция! Немедленно откройте! — громко крикнул Чепурнов.
За дверью зашептались, потом щелкнул засов, и дверь чуть приоткрылась. Блеснул лучик карманного фонаря, и грубый мужской голос как из бочки пробубнил:
— Фаши удостоверений!
Ольшевский молча протянул ему в щель красную книжечку. Дверь тотчас отворилась, и они вошли внутрь. Бережной стал у двери, а Дурново остался во дворе.
— Сержант Вахромеев, — сказал Колков, — вы посмотрите... — и сделал неопределенный жест, — а мы потолкуем. Садитесь, господин Петер...
Блаудис предостерегающе поднял руку, указывая глазами на стоящую неподалеку женщину.
— Садитесь и руки на стол. И вы тоже.
Блаудис тяжело опустился на стул. Он плохо выглядел, щеки отвисли еще больше, пронзительные свиные глазки потускнели, нос превратился в бесформенную лепешку, веснушки расползлись темными пятнами. Все тело его обрюзгло, расплылось, огромный живот выпирал из-под, видимо, наспех натянутых штанов, которые каким-то чудом держались на одной пуговице. Он был усталым, старым и несчастным. Но он изредка бросал взгляд то на Колкова, то на Чепурнова, то на стоящего в дверях Бережного.
Женщина замерла у стола. Она была намного моложе Блаудиса. Рассыпчатая, белотелая, русоволосая, синеглазая и в отличие от мужа какая-то вся чистая, еще весьма привлекательная.
