Эта пара — девушка лет девятнадцати, не больше, студентка, изучающая скандинавскую филологию, и ее молодой человек, блондин небольшого роста, с дредами, — твердо решили добраться автостопом из Рейкьявика в Исафьордюр[140]. Им очень не советовали это делать — по двум причинам: во-первых, движение на этом маршруте не слишком оживленное, особенно на севере, они запросто могут где-нибудь застрять, во-вторых — температура в это время года порой внезапно и резко падает. Но молодые люди не послушались. Оба предупреждения, как потом оказалось, сбылись на сто процентов: они застряли в безлюдном месте, там, где перед съездом к какой-то глухой деревне их высадила предыдущая машина, а больше ни одной не появилось, через час погода резко изменилась, пошел снег. Впадая во все большую панику, они стояли на обочине дороги, прорезавшей покрытую окаменевшей лавой равнину, и пытались согреваться сигаретами, в надежде, что рано или поздно кто-нибудь здесь проедет. Но этого не произошло. Видимо, люди в тот вечер решили не ездить в Исафьордюр.
Костер развести было не из чего — вокруг только влажный холодный мох да редкие кустики, которые огонь не желал даже в рот брать, не говоря уж о том, чтобы переварить. Они улеглись в спальных мешках среди камней, на этот мох, а когда снежные тучи расступились, открыв морозное звездное небо, молодые люди увидели, что камни ожили, все зашептало, забормотало и зашелестело. Еще оказалось, что, если сунуть ладонь под мох, под камни, прикоснуться к земле — почувствуешь ее тепло. Ладонь ощущала осторожную далекую вибрацию, какое-то отдаленное движение, дыхание: вне всякого сомнения, земля — живая.
Потом исландцы объяснили, что ничего плохого с ребятами и не могло произойти: заблудившимся путникам вроде них земля протягивает свои теплые соски. Нужно благодарно присосаться к ним и пить ее молоко. Говорят, на вкус оно напоминает магниевое молочко — какое покупают в аптеке против повышенной кислотности и изжоги.
Завтра — шабат. На главной улице молодые неоперившиеся хасиды танцуют пого[141] в такт модным бравурным южноамериканским ритмам. «Танцуют» — не совсем подходящее слово. Они совершают дикие экстатические прыжки, вертятся волчком, тела их шарахаются в разные стороны — танец, вытаптываемый всеми подростками мира на концертах, у самой сцены. Здесь музыка раздается из колонок, стоящих на машине, в которой сидит присматривающий за порядком раввин.
Какие-то веселые скандинавские туристки присоединяются к парням и неумело, держась за плечи, пытаются сплясать канкан. Но один из подростков одергивает их:
— Если женщины хотят танцевать — пожалуйста, но в сторонке.
Кое-кто полагает, что мы уже подошли к концу нашего путешествия.
Город совершенно бел, словно кости, брошенные в пустыне, обглоданные зноем, отполированные песком. Он напоминает обызвествленную колонию кораллов, которыми поросли холмы в эпоху древнего моря.
Говорят также, что этот город — неровная взлетная полоса, представляющая трудность даже для опытного пилота: здесь некогда отрывались от земли боги. Те, кто немного разбираются в той эпохе, утверждают, к сожалению, взаимоисключающие вещи. И теперь невозможно выработать единую версию.
Будьте внимательны, все паломники, туристы и бродяги, которым удалось сюда добраться: вы прибыли на пароходах, самолетах, прошли пешком через ущелья и мосты, военные заставы и засеки. Ваши машины и караваны не раз останавливали, паспорта тщательно проверяли, заглядывали в глаза. Будьте внимательны, передвигаясь по этому лабиринту улочек с помощью знаков, стояний, да ведет вас указательный палец вытянутой руки, нумерация строк в книге, римские цифры, нарисованные на стенах домов. Да не обманут вас прилавки, заваленные бусами, ковриками, кальянами, монетами — якобы древними, выкопанными из песков, — острыми приправами, что насыпаны разноцветными пирамидками, да не отвлекут внимания живописные толпы вам подобных, всевозможных мастей, оттенков кожи, разнообразие лиц, причесок, одежды, головных уборов и рюкзаков.
В центре лабиринта нет ни сокровищ, ни минотавра, которого предстоит одолеть, путь заканчивается внезапно, стеной — белой, как и весь город, высокой, непреодолимой. Говорят, это стена незримого храма, но факт остается фактом: мы достигли конца, дальше ничего нет.
