Она завезла меня в церковь, где я встала на колени, задрапировала складками вуали и только потом ушла. Я застыла, спрятав лицо в ладонях, Ниобея. Кто осмелится беспокоить несчастную мать на молитве?
Ванесса явилась точно в минуту окончания мессы, с последним аккордом собрала на руку мои вуали, чтобы они не мешали встать с коленей, и мы тихонько удалились.
На следующий день мы вернулись во Францию.
* * *
На улице Ватто в тихом доме за каменной стеной потекла привычная жизнь. Словно на том континенте похоронили не только сына, но и всякую о нем память. Ванесса не оплакивала, не вспоминала, не носила траура.
День начинается с утренней депрессии.
Ванесса лежит, закутанная в мятые шелка, – усталое тело, и лицо словно с могильного памятника. Золотисто-кремовый интерьер спальни, приглушенный полумраком от спущенных жалюзи, только подчеркивает прозрачную зеленоватую кожу с лиловыми мешками под глазами, подбородок отвис, на руках – узлы синих вен.
Ванесса уже не спит, но лежит неподвижно, стараясь вернуться в сон, отгородиться от дня, которого боится. Она не хочет чувствовать плен тела, которое терпеливо нейтрализует яд, выводя отраву с потом, густым, как жабья слизь. Ей бы убежать от агрессивной действительности, дурных мыслей, ноющих, как обнаженный нерв.
Вчера вечером она дерябнула семьсот граммулек «Империала», не считая бургундского. Много. Обычно одного арманьяка ей хватает. До дна бутылки она тоже редко добирается, зеленый змий пораньше валит ее с ног в буквальном смысле. Потому что это не единственная ее порция за день, хотя потихоньку становится единственным смыслом жизни. Кроме одного…
Ненависть!
Она растет, как раковая опухоль, пожирая все другие чувства и интересы. В пустоту, словно в высохшее русло реки, вливается яд, неустанно питаемый сознанием загубленной, протраченной жизни. Сознание невыносимое. Ванесса винит всех, кроме себя, ненавидит весь мир. Особенно мужа, с которым она разделена океаном уже более четверти века.
Увяли дружеские связи, канули в прошлое отшумевшие романы, она уже не помнит близких некогда мужчин и вкуса их любви. Ненависть осталась. Похоже, она ухитряется питаться объедками прежних симпатий. И еще – привязанность к сыну. Это не любовь игрока к фавориту на скачках, хотя сын был главным козырем Ванессы в войне с мужем. Это больная любовь, любовь против всего мира.
Вчера Ванесса потеряла очко в своей игре или пережила иную боль, если ей понадобилось столько спиртяги, чтобы скинуть себя в беспамятство.
Обычно она начинает ближе к вечеру. Днем не пьет. Спьяну никогда не ездит в банк. Чеки свыше определенной суммы получить может только она сама. Ванесса оговорила это в контракте с банком, опасаясь мошенничества, опасаясь безделья. По крайней мере, одно она обязана сделать. Днем Ванесса еще находит себе занятия. Дома моделей все еще ее интересуют, время от времени она посещает салон красоты (на каждый день за ее внешностью слежу я), случаются и большие выезды в свет.
Тогда Ванесса доверяется рукам профессиональных мастеров красоты и открывает вмурованный в стену сейф, где хранит драгоценности. Она долго играет ими, словно выбирает, но надевает редко, обычно носит что-нибудь менее ценное или совершенные копии самых любимых украшений.
Содержимым своей мини-сокровищницы она любит играть по пьяни, как старый генерал, который в орденах ищет воспоминания о минувших почестях, выигранных битвах и славе. Алкоголь и бесценные побрякушки, удивительная комбинация наркомании и тщеславия. В такие минуты к ней возвращается ощущение молодости, когда она была красивой и любимой. Но даже пьяная в сосиску, Ванесса не уронит ни малейшего камушка, все старательно запрет, как положено. Утром она почти не помнит об этом или хранит неясное ощущение, что открывала огнеупорную шкатулку.
– Я ничего не потеряла? – бурчит она, не глядя на меня.
Вопрос риторический. Если бы Ванесса спрашивала меня, то дотронулась бы до плеча тросточкой.
Она открывает сейф. Сличает драгоценности с описью. Я же переживаю муки ада, поскольку никогда до конца не уверена, что она чего-нибудь не уронила, не потеряла и не засунула в складки покрывала или ковра. Всякий раз, уложив ее, я старательно исследую все места, где она скакала, сидела и ходила, примеряя свои побрякушки. В пьяном виде Ванесса жутко подвижная, пока не свалится.
