Макаров в своих «Семидесятилетних воспоминаниях» пишет, что Варпаховский «слыл хорошим товарищем в Литовском полку, пока служил в обер-офицерских чинах.
Когда же стал батальонным командиром, то совершенно изменился... и получил прозвище «шут гороховый».
Как-то Варпаховский порол солдата перед всем полком. Пущин увидел это, подскакал на лошади и, оставаясь верхом, закричал на своего полкового командира: «Ежели вы будете бить солдат моей роты, то я спущусь и сделаю с вами то же самое». Полковник прорычал в ответ, что будет бить того, кого считает нужным, а Пущина арестует.
Варпаховский пожаловался цесаревичу и потребовал через него удовлетворения своей задетой чести старшего по званию. Константин Павлович вызвал Пущина, любимца полка, к себе, усадил рядом. «Уладьте это дело, — ласково сказал он, — Думаете, я не знаю, какой дурак этот Варпаховский, но он будет жаловаться выше, пока не дойдёт до императора. Мне не хотелось бы неприятностей для вас. Уладьте быстрей это дело, и забудем об этом»[3].
Пущин с приятелем отправились к полковнику, чтобы узнать, какое удовлетворение он желает получить. Варпаховский вышел к ним с бумагой:
— Подпишите это! Подпишите бумагу в том, что вы мне этих оскорбительных слов не говорили.
— Но я не могу этого подписать, — почти взмолился Пущин. — Я их говорил.
— Хорошо, — сказал Варпаховский, — тогда напишите, что эти слова ко мне не относятся.
— Нет, не могу, я буду посмешищем в глазах всего полка. Ведь все слышали, что я их говорил вам, — гневно ответил Пущин.
— Тогда можете идти, больше мне ничего не нужно.
Пущину ничего не оставалось, как снова отправиться к цесаревичу и рассказать о курьёзной неудаче с этим олухом. «Вы сами олух, раз не умели уладить это дело. Этот... (здесь, видимо, совсем крепкое выражение. — М. К.) пожалуется выше», — вмиг вспылил цесаревич и, вплотную подойдя к Пущину, возмущённо задышал ему в лицо.
Пущин неожиданно:
— Отойдите от меня, Ваше высочество!
Цесаревич:
— Что???
Пущин (твёрдо и уверенно, но словно в сомнамбулическом состоянии):
— Отойдите, не смейте стоять ко мне так близко.
(По версии Н. Макарова ещё хлёстче: «Ваше высочество, осторожно — вы плюётесь!»)
Цесаревич:
— Да как вы смеете со мной так говорить, я вас разжалую!
(По Макарову: «Как вы смеете это говорить! Я на своего лакея не плюну, не то что на офицера»).
— Я и сам не желаю носить мундир одного с вами полка. (Срывает эполеты).
Цесаревич:
— Я вас арестую, я давно подозревал в вас вредные мысли.
(В ярости цесаревич изорвал свою шляпу и стоял весь в перьях и вате).
Так Пущин был арестован из-за ссоры с Варпаховским. В результате Варпаховский был переведён командиром в один из армейских полков, но цесаревич с Литовским полком рассорился.
Когда он собрал приближённых и спросил, что, по их мнению, следует делать с зарвавшимся Пущиным, самый преданный из собравшихся тут же заключил: расстрелять в двадцать четыре часа. Без суда.
Но суд был, и Пущин был разжалован в рядовые. Через год благодаря личному обаянию и храбрости прощён.
Каким в старости был генерал-майор Варпаховский, неизвестно. Может, так и остался свирепым солдафоном, сёкшим крепостных, а может, это был оттаявший, добродушный человек, сам временами удивлявшийся своему прошлому: картам, ссорам... И можно допустить, что матушка Юлии воспитывала дочь в уважении к заслугам и увечьям отца, и тогда становится понятно, почему молодая девушка легко вышла замуж за пожилого человека, сродни отцу. Ипполит Александрович Вревский вполне мог оказаться его приятелем но Кавказу[4].
— Где ты воспитывался?
— В Гёттингенском университете, Ваше высочество.
— Отчего же не в России?
— В России трудно получить хорошее образование.
— Ах ты, дерзкий мальчишка. В России воспитывался твой
император, воспитывался я. Что же, я дурак, что ли?
— Не могу знать, Ваше высочество.
(Из разговора Великого князя с побочным сыном
графа Аракчеева Пукаловым)
Наверное, не обошлось без слёз. Матушка уж точно плакала, да и ветераны народ на слезу лёгкий — сердце к старости размягчается, а тут ещё родная дочь. А сама Юлия, ещё вчера Юленька, Жюли — беготня по комнатам с сестрой, клумбы, вышивки, любопытство из-за матушкиной спины к гостям — отныне воспитанница Варпаховская, «смолянка» — что-то строгое, чужое, с отзвуком одиночества, тоски.
