Баронесса Вревская: Роман-альбом - страница 10

В 1765 году открылось Мещанское училище, переименованное в 1842 году в Александровское, в память бракосочетания Великого князя Александра Николаевича и Марии Александровны. Почти точная копия Смольного по уровню и объёму знаний, с той только разницей, что девицы сюда принимались из купеческих и мещанских семей да вступительный взнос был 200 рублей против 350. Отсюда, как правило, выходили в услужение в богатые дома.

И в училище, и в институте девочки вставали весной в шесть утра, осенью и зимой в полседьмого. Полтора часа до начала занятий они имели на одевание, молитву, прогулку и мысли о том, как будет прожит наступающий день. Есть что-то удивительно правильное в этом неспешном, осмысленном приготовлении к новому дню.

С 8 до 8.30 — чай или молоко с булкой.

С 8.30. до 10.00 и с 10.00 до 11.30 — два урока с 15-минутным перерывом.

С 11.30 до 13.00 — завтрак и снова прогулка.

С 13 до 16.00 — два урока с перерывом на 15 минут.

С 16 до 18.30 — обед и отдохновение.

С 18.30 до 20.30 — приготовление к урокам и танцы.

В 20.30 — чай, а с 1 октября до 1 апреля вместо чая — лёгкий ужин из одного блюда.

Классы, где проходили занятия, назывались по цвету стен: радует слух, к примеру, кофейный класс, не хуже, правда, звучит — голубой класс или белый.

Заведены были три отделения: слабых, посредственно успевающих и наиболее успевающих. Может, и неправильно сразу указывать ребёнку его место (ты, мол, слабый, и всё тут), но зато меньше обид, зависти внутри класса.

На занятия отпускалось 25,5 часа в неделю и на учебную часть 25 тысяч рублей серебром в год.

Во времена Константина Дмитриевича Ушинского многое в Смольном изменилось[5].

Вместо девятилетнего курса — семь лет, а вот арифметика поважнее, чем только для счетов наука, — логику и рассудок развивает, а в счетах и прачка разберётся. «Странные рассуждения для женского института», — перешёптывались классные дамы, но Мария Александровна была в восторге от смелости нового инспектора и просила ему не перечить.

На уроках литературы теперь стали прежде читать произведение, а уж потом рассуждать о нём, желательно, кто во что горазд, для чего и преподаватели подбирались с самыми разными взглядами.

Сочинения до определённого возраста (пока у ребёнка не разовьются собственные мысли) Ушинский вообще считал ненужными и даже вредными. Ну что толку повторять только слова преподавателя да списывать у товарищей... И Константин Дмитриевич, ко всеобщему изумлению, сочинения отменил, а вместо них ввёл переводы книг с иностранных языков на русский. «Но, позвольте, а переводы-то тут при чём?» — спрашивали его. «При том, что много надо ума и воображения потратить, чтобы приискать подходящее выражение». Консервативная часть педагогов недовольно пожимала плечами, но не перечила. На то и Мария Александровна со своим покровительством.

В биологии Ушинский предлагал начать с изучения человека, чтобы сразу заложить главное — сознание ответственности именно этого существа за всё живое: животных, растений и даже мир неорганический. Такой порядок был заведён в лучших немецких учебниках.

Считал необходимым краткий курс гигиены, необходимый для будущей матери и хозяйки дома. Смело шёл вразрез со старыми институтскими правилами: приказал отпускать девочек на каникулы домой — не отрываться совсем от той жизни, какой они заживут после Смольного.

Да, с приходом К. Д. Ушинского многое изменилось, но по-прежнему не допускалась на выпускные экзамены публика — не тревожить застенчивых девиц; по-прежнему только самые лучшие и знатные из воспитанниц сразу приглашались ко двору (Юлии Варпаховской не было в их числе); по-прежнему перед выпускным балом получали медали и подарки: серебряные игольники, золотые серьги, чернильницы и табакерки, оправленные в золото. Что нужнее молодой выпускнице, решал Совет учителей: просто ли подарок на память или деньги на жизнь. Беднейшим девицам выдавалось пособие.

Среди «смолянок», а их к 1864 году было более 3 тысяч, попадались и писательницы, и учёные, и музыканты, и сёстры милосердия.

А потом появился донос. Ушинский обвинялся в безверии и политической неблагонадёжности. Царица не поверила — чушь, сама жизнь и деятельность Ушинского отметали всякие подозрения, но вот тут — внимание — колорит века: «...сам факт доноса произвёл на него впечатление потрясающее. Он тут же подал в отставку, не смог больше работать...» А в семидесятом году скончался на 46-м году жизни!