Я ещё не читал продолжения «Анны Карениной»; но вижу с сожалением, куда весь этот роман поворачивает. Как ни велик талант Л. Толстого, а не выдраться ему из московского болота, куда он влез. Православие, дворянство, славянофильство, сплетни, Арбат, Катков, Антонина Блудова, невежество, самомнение, барские привычки, офицерство, вражда ко всему чужому, кислые щи и отсутствие мыла — хаос, одним словом! И в этом хаосе должен погибать такой одарённый человек!! Так на Руси всегда бывает.
А Орловская губерния действительно умирает с голоду. Худо; очень худо — и впредь не предвидится ничего лучшего.
Я в последнее время принялся за свой большой роман — и помаленьку работаю. Здоровьем я доволен: подагра пока затихла.
Все мои тоже здравствуют — это главное. Засим крепко-накрепко жму Ваши руки и остаюсь
душевно Вам преданный
Ив. Тургенев.
Ю. П. ВРЕВСКАЯ — И. С. ТУРГЕНЕВУ
(Из писем, хранящихся в Пушкинском Доме)
3 апреля 1876.
Христос воскресе, милый и дорогой Иван Сергеевич, на этот родной привет Вы не откликнетесь, но мне радостно вспомнить, что так начала я моё первое письмо. С тех пор между нами остался всё тот же ров, по которому смирнёхонько бежит карлсбадская водица — да что за нужда — всё-таки я Вас крепко и крепко люблю, и перепрыгивать через ров нам нет ни малейшей надобности. Я все эти дни очень волновалась, и всё оттого, что за версту увидала кого-то. Оттого-то я так не люблю Петербурга, несдобровать мне в нём. Треповская весна настала — всё сохнет. Самарина уже забыли и теперь горюют о молодой графине Стейнбок, умершей от родов, красивой, счастливой; смерть всегда берёт без разбору.
Лорд Родсток, несмотря на гонения, обращает сердца нескладными и красноречивыми проповедями[20]. Я слушала его два раза. Мещёрский в хлопотах, устраивает отца с матерью; от сватовства, Бога ради, увольте. По моему личному убеждению, он по любви не женится и женится по расчёту, как и большая часть людей, обладающих глубокими чувствами. Зола́ достать не могла, читала перевод, но не всё.
Жду Вас сюда с нетерпением и пробуду в Петербурге всё время, как Вы тут будете; потом хочу поехать в Биарриц, а осенью зовут меня в Испанию, но планов строить не стану. Индия меня слишком проучила. Впрочем, если будут лишние деньги, то, может быть, соберусь и в Америку, решить мне недолго.
Что поделывает Ваша маленькая любимица, моя всё говорит, а ей всего два года семь месяцев. Будьте здоровы и счастливы.
Какой вы умница, что не ленитесь. Дайте мне обе Ваши ручки, а то пора спать. Христос Вас помилуй и спаси.
Ваша Юлия Вр.
И. С. ТУРГЕНЕВ — Ю. П. ВРЕВСКОЙ
Париж.
50, Rue de Douai.
Четверг, 20-го/8 апр. 76.
Я только что собирался написать Вам, милейшая Юлия Петровна, — а вот уже второе письмо приходит от Вас, и Вы даже христосуетесь со мной! Вы напрасно думаете, что я не откликнусь; я хоть и неверующий, а похристосоваться с Вами очень рад: самая мысль об этом мне приятна. Также мне приятно думать, что я, по всей вероятности, скоро — т. е. через месяц, с Вами увижусь. Хотя между нами и существует, к сожаленью, ров (он не существует между нашими душами — по крайней мере, я льщу себя этой надеждой — а... в другом отношении) — хотя через Вашу жизнь и проходят какие-то таинственные незнакомцы, которые за версту заставляют Вас замирать и трепетать — но всё-таки я чувствую, что нам вместе очень хорошо — и что мы привязаны друг к другу. Но только, пожалуйста, Вы меня дождитесь; 20-е мая (нашего стиля) самый последний срок моего приезда в Петербург. А в Америку, в Испанию и даже в Индию Вы уже Поезжайте потом. Лучше всего бы вместе отправиться в Орловскую губернию — как Вы полагаете?
Вы мне ничего не пишете о своём здоровье — принимаю это молчание как знак хороший. Я тоже пожаловаться не могу — и работаю помаленьку.
Кн. Мещёрский — кажется, впал у Вас в немилость. Отчего?
Все мои милые здешние процветают. Дай только Бог, чтобы так продолжалось!
Прочли Вы «Благонамеренные речи» Щедрина в мартовской книжке «Отеч. записок»? Удивительная вещь! Он теперь приехал сюда из Ниццы: здоровье плохо — однако всё же лучше прошлогоднего.
