Однажды на военном параде в Москве Жуковский увидел наследника верхом, пришёл в негодование и так писал императрице: «Эпизод этот, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы в будущем не было подобных сцен... не подвергается ли он опасности почитать себя уже человеком?» Русский поэт больше всего опасался, что в России вместо царя появится ещё один генерал, который привыкнет видеть в отечестве — казарму, в народе — полк. «Вы думаете, — продолжал Жуковский, — что я говорю лишнее, а событие — пустяк? Нет, не лишнее. Никакие правила не могут уравняться в силе с впечатлениями живой жизни».
Военное образование — нужно, но на него только одно время года — отдельно, не касаясь остального учения.
Ежемесячные экзамены проходили в присутствии императрицы, а полугодовые — более важные — при государе.
Отец в жизни ребёнка, особенно мальчика, гениально прозревал Жуковский, играет совсем особую роль «тайной совести», и потому он настаивал перед государем, чтобы тот не хвалил сына слишком часто, достаточно и просто ровного ласкового обхождения. И только в исключительных случаях — чтобы развить в ребёнке здоровое честолюбие, желание заслужить редкую похвалу. Не ругать по мелочам, чтобы «гнев отца» не разменивался, а был испытан ребёнком только однажды и этим уже удерживал бы от дурных поступков.
Даже подарки делались наследнику ограниченно, чтобы мальчик не имел много «бесполезного» и не тонул бы в побрякушках.
Учитель был настоящим другом своему питомцу. Был он уже стар, но разделял все его порывы, прислушивался к его мечтам и желаниям. В 1840 году в Дармштадте он предложил Александру притвориться больным, чтобы провести лишний день с очаровавшей его девушкой, но воспитанный им цесаревич отклонил эту шутливую ложь и отправил письмо императрице и императору с просьбой о браке. Вот так. Серьёзно и просто умел он уже решать свою судьбу. Тридцать пятый год. С портрета смотрит большеглазый задумчивый мальчик с чуть оттопыренными ушами и высоким лбом. Через два года этот мальчик вместе со своим учителем совершит поездку в Сибирь — не для развлечения, как турист, а как будущий хозяин. «Верь в Бога! — наставлял учитель ученика. — Он защитит твою душу от презрения к человечеству. А презрение к человечеству есть самое пагубное в правителе людей».
Митрополит Филарет пророчествовал: «Не я, но молодые мои прихожане доживут, пожалуй, до царя-единомышленника».
Список своих царских дел Александр II открыл амнистией в 1856 году — вернулись из Сибири декабристы. Новые веяния нового царствования заметны повсюду. Былые запрещения и ограничения скидываются в архив — для истории. Чернышевский в восторге от обилия либеральных мер и не скрывает этого; Герцен публично призывает молодого монарха дать свободу слова русским гражданам и, наконец, покончить с позором крепостничества, что почти в ответ на его слова и сбывается. Крестьянская реформа (19 февраля 1861 года) если потом — в экономическом смысле — и была дискредитирована, то в духовном, нравственном не могла утратить своего значения никогда. Люди перестали считаться и считать себя рабами.
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня, —
такие стихи посвящали монарху полные надежд подданные.
Появилась общественная жизнь в её европейском понимании: множество журналов различных направлений, возможность действовать, высказываться и быть выслушанными получили все. «Русская беседа», «День» говорят на языке «московских мечтателей» — славянофилов. «Отечественные записки» и «Современник» высказывают демократические суждения и дают слово и «нигилистам», вызревшим в лоне новой свободы, — многие возбуждали их ненависть, но лютую — сам реформатор. Свободу, дарованную им, они в конце концов истолковали как право его убить.
В 1864-м — подавление Польского восстания. Современники не ответили восторженными стихами. Им легко, современникам: «Ты, царь, думай да делай, а мы тебя судить будем». А нигилисты приготовили пули. Виновников покушений, конечно, наказывали, но как-то робко, со стыдом, без смака. А уж родственников, даже ближних, не привлекали; так, иногда, предложат сменить фамилию, чтобы сограждане не заклевали, и всё. Засулич стреляла в Трепова. Её вовсе оправдали — неслыханно! Царь отвечал соблюдением законности, как и положено в европейском государстве. Начали просветителями, кончили убийцами. И это — их путь. А путь реформатора — это путь законов.
