Баронесса Вревская: Роман-альбом - страница 28

Один час двадцать минут — и не стало того, кто неоднократно давал деньги в долг отцу Вревской для спасения чести и кто приблизил ко двору овдовевшую восемнадцатилетнюю Юлию Петровну; дал титул и образование её приёмным детям, а ей возможность блистать в светском обществе, имея статус придворной дамы, а это уже род социальной защиты. На одном этом примере ничем не примечательной особы, какой, безусловно, и была Вревская в те годы, уже можно судить об императоре и его отношении к своим подданным. Да, у неё было много поводов быть благодарной и обиженной, но она бы искренне плакала и жалела его, так как любила царскую семью, и эта любовь не считалась с мелочными обидами. Уже в госпитале, во время войны, она никогда не поддерживала ёрнических разговоров о царе. Скорее всего, она была классической монархисткой с либеральным уклоном и, переписывая для Тургенева процессы нигилистов, жалела тех за слепоту по-христиански.

Александр II, может быть, лучшее из того, что дала Романовская династия. В Европе мало найдётся столиц, где не стоял бы ему памятник.

Никогда ещё Россия не знала такого созвездия гениев — от естественных наук до музыки, живописи и литературы, предпринимателей, издателей, меценатов с изысканным вкусом. Это время вершинных достижений во всём и у всех. Славянофилы и западники, монахи и праведники. Земские учителя и врачи, полководцы и земледельцы. Целая новая генерация людей — аристократов не по крови, а по духу. А доставалось ему от новой генерации — уж они его и склоняли, благо он дал им на это право: и освобождение крестьян — не то и не так, и остальные реформы — мало, и с русско-турецкой войной тянет — трус, врёт, что ему русская кровь дорога — зря Каракозов промахнулся, а ввязался — опять-таки кровопиец, солдафон, завоеватель. А нигилисты? Они что, хотели, чтобы он с ними на баррикады полез? И глаза у него сделались под конец как у зверя, которого травят (по наблюдению Толстого), молчал, стеснялся признаться, что страшно, — ведь первый дворянин России. Конечно, символ, но в отличие от символа — уязвим, его можно убить.

Выходило — по газетам и брошюркам, — что плохо делал царь своё дело, плохо правил страной. А профессионализм, как известно, важен везде и во всём. Настоящий крестьянин, портной, да и чиновник при любом режиме нужный человек. Вот Желябов и свора чувствовали в себе этот минус, тут же сами и причислили себя к профессионалам: профессиональные революционеры, хотя скорее плохие пиротехники и убийцы. Должность ли царствование? Может, в современном понимании, например, президент — да, должность, но царь — неисчерпаемо больше. Это фигура не политическая и профессиональная, не символическая и представительская — это фигура нравственная. Не случайно Толстой обратился к сыну убитого отца с просьбой помиловать убийц, а Владимир Соловьёв выступил с публичной лекцией перед студентами. Нравственный дух эпохи убитого царя дал им это право. К нигилистам они не обращались — не убивать: те публика невменяемая. Также эта эпоха дала право светской даме пойти и умереть на войне. Всегда было добро истинное и добро ложное (то есть зло во имя добра). И каждое имело свои примеры. Столкнулись они на фигуре царя. Его трагическая судьба есть вечное столкновение замысла Божьего с неразумными детьми.

Эпоха Александра II — эпоха, в которой началось отмирание привилегий сословных, эпоха, когда стал формироваться класс новых аристократов, имевших одну привилегию, вне сословных границ — привилегию духа. И конечно же эта эпоха духа не могла быть видна современникам изнутри, потому что они Вревскую с её кротким подвижничеством и проглядели. Современникам не дано верно оценить себя.

В библиотеке я заказывала не только книги, но и рукописи. Вместе с запахом старых бумаг приходил и оживал век минувший. Тоненькая тетрадь, на которой старательно было выведено: «Болотина Анисья Давыдовна». И пониже: «Жизнь (записки) — воспоминания в 2-х частях».

Этой рукописи я не заказывала, но ничего случайного не бывает, и я решила прочесть эту тетрадку... Это были записки бывшей нигилистки, которая за свои юношеские проделки успела «посетить» Сибирь, потом по амнистии освободилась, вернулась домой в Петербург, училась в академии, обзавелась семьёй и детьми, но молодость такой занозой, видно, засела в душе Анисьи Давыдовны Болотиной, что она решила описать её.