— Да уж, — признала Вера Васильевна. — Война кому беда, кому мать родна. В войну Верочку, как теперь говорят, оттянулась. Мужиков вокруг тьма, только свисни — в миг набегут. Она и свистела, сколько сил и желаний хватало. Летом 45-го Веру демобилизовали. Она огляделась и поняла: лафа закончилась. Впереди: ничего интересного — мизерная зарплата врача и конкуренция с более молодыми женщинами за редких в послевоенное время мужиков. К тому ж Вера не знала куда ехать. В Голую Пристань, куда мама перебралась после войны, Вера не хотела. В других местах ее никто не ждал. Лучшим выходом было подцепить кого-то из одиноких офицеров и отправиться на гражданку с ним. Но в ее полку Верина репутация оставляла желать лучшего. Поэтому переспав с кем-то из начальства, она выправила документы в госпиталь ко мне, в Прагу, вольнонаемной, на пару месяцев.
Надо же было, такому случиться, в поезде Верочка оказалась в одном купе с Осиным. Профессор постарел, но держался бодро, до сих пор оперировал и даже, пошутил, заглядывается на молодух. Бывшие супруги мирно проболтали ночь напролет, вспомнили зачет по оперативной хирургии, Киев, преподавателей из института. Тему совместной жизни и Петеньку они старательно избегали. Вера знала: мальчик в порядке, здоров, под присмотром. Прочее ее не касалось. Виктор Викторович считал также. В Праге профессор и Вера простились, полагая, что навсегда. Однако вскоре Осина написал Вере открытку.
— По моему настоянию она ответила, — рассказывать историю без купюр Вера Васильевна не считала нужным. Она не хотела, чтобы Виктор знал о ее тогдашних истинных мотивах. — Я надеялась их помирить. Все-таки ребенок…
Кроме гуманных идей, младшую Татарцеву одолевали упущенные старшей возможности.
— Дура, — внушала она Верочке, — он богатый, а ты нищая. У тебя ни мозгов, ни денег, ни знакомств. Дома и того нет. Куда ты денешься, когда из армии попрут? Ну, куда?
— Куда угодно! Только не в проклятое Отрадное! Лучше сдохнуть под забором!
— У тебя сын там!
— … выблядок профессорский…
Однажды от Виктора Викторовича пришло необычное письмо. Он настойчиво приглашал обеих сестер в гости, но просил не распространяться о визите.
— Вера, каковы твои планы относительно Петра? — начался разговор.
— Еще не знаю, — отмахнулась нерадивая мамаша, — еще не думала. Мне негде жить и вообще…
«Вообще» подразумевало неопределенность будущего.
— А ты, Ира, что собираешься делать дальше?
Ирина пожала плечами. Одна нога после ранения плохо сгибается, яичники удалены, свое будущее она видела только в работе.
— Врачи везде нужны. Устроюсь как-нибудь.
— То есть перспективы туманные?
Нет, напротив, перспективы вырисовывались очень конкретные. Для Иры — глухая провинция, закуток у хозяйки, скудная зарплата. Вера рассчитывала со знакомым капитаном, который не хотел возвращаться к жене, уехать в Сибирь.
Осин ждал ответа на заданный вопрос, не спускал взгляд с сестер. Как похожи, думал едва ли не с восхищением. Год разницы почти не отразился на молодых лицах. Зато различие характеров сразу заметно. Ира спокойнее, сдержаннее. Вера более эмоциональна, порывиста. Мысли легко читаются в ее глазах.
«Что ему надо от нас? К чему этот допрос? Что он замыслил?»
Профессор не строил иллюзий. Законная супруга с сестрицей, мягко говоря, его недолюбливали. Стоило признать: справедливо.
Он видел, какое отвращение вызывал у жены, замечал, с каким ужасом она смотрела на его обнаженное тело, как вздрагивала от прикосновений, передергивалась от поцелуев. Он видел и пренебрегал этим. Он привык нравиться женщинам, знал, что хорош в постели и ждал от Веры только положительных оценок. Получив отрицательные не смутился. Когда человеку семьдесят лет можно подумать о собственном удовольствии. Не сегодня — завтра умрешь или хуже того расстреляют чекисты. Что ж морочить голову пустым мнением и состоянием глупой девчонки.
«Надо было влюбить ее в себя, — жалел профессор о былом равнодушии, — или хотя бы приручить».
Не делала чести Осину и позиция, занятая в дуэте: бабья свора против новенькой. Естественно, Верочка была инородным созданием в семье и подверглась обструкции заслуженно. Однако она носила фамилию Осина и имела право на снисхождение. По крайней мере на покровительство мужа она смела рассчитывать. Он поступил эгоистично: умыл руки, не вмешался, бросил бедную овечку на растерзание волчицам. Предоставил самой решать собственные проблемы. И… Осин стыдился этого сейчас…он даже радовался тогда Вериной беде: не сумела понять, какое счастье привалило ей в лице профессора Осина — получай! Не оценила выпавшей чести — терпи, страдай, мучайся.
