Авиация и космонавтика 2004 01 - страница 32

Отпускаю шпангоуты и вываливаюсь в ожидающую меня бездну. По сосущему чувству под ложечкой ощущаю нарастание скорости падения. На этой высоте скорость свободного падения достигает 100 метров в секунду, да еще плюс скорость полета самолета. Надо выждать с открытием парашюта, пока не погашу скорость. Носом и губами протираю «глазок» в белом инее на стекле – темный фон земли сменяется попеременно с синим фоном неба – меня вращает. Делаю рывок, принимаю позу «ласточки» и тянусь к кольцу парашюта. И не могу дотянуться.

Скафандр раздулся, и я в нем сейчас как рак в скорлупе. Да еще то ли белье, то ли комбинезон сбился в складку под локтевым суставом. Тянусь к кольцу левой рукой, просовываю под него большой палец и вытягиваю кольцо толчком от себя.

Рывок был такой, что… Его ведь раздуло, скафандр. И ноги и руки, все ушло расширилось. Вот я со всего маху и уселся деликатным местом на пластину жесткости. Боль дикая. Вопил я несколько минут благим матом, пока не оторвался от своего орудия пытки. Одним словом – ощущение взрыва в звездной россыпи перед глазами. Но это, в общем- то, все мелочи, а главное – я спускаюсь под куполом парашюта и нормально дышу. Костюм ведет себя молодцом. Жаль, что выше не на чем подняться – я уверен, что и с высоты 20 тысяч метров он вел бы себя так же.

Альтиметр на руке показывает уже 5000 м. Окно гермошлема оттаивает от инея. Раскачиваясь как огромный маятник, я иду к вспухающей мне навстречу земле.

4000 метров. Я отбрасываю защелку шлема. Но она, сломавшись в месте спайки с тросом, улетает в небытие. Я не могу снять шлем. Под конец мой подопечный еще раз показал свой норов. Земля приближалась все быстрее. Далеко назад ушел зеленый прямоугольник аэродрома со светлой взлетно-посадочной полосой и лентой реки, окаймляющей его с двух сторон. Придется приземляться в шлеме.

Подтягивая стропы парашюта, я «перетягиваю» овраг, разворачиваюсь в последний момент по ветру и сальтирую несколько раз на околице какой- то деревни. Прихожу в себя, сажусь и сквозь стекло вижу женщину с коромыслом через плечо. Глаза у нее расширены, рот открыт в крике, которого я не слышу. В следующий миг коромысло с ведрами летит на землю, а мелькающие голые икры скрываются за углом забора. Из моих разбитых при приземлении о стекло шлемофона губ вырывается смех, но в следующий миг мне уже не смеха: своевременно мне приходит в голову здравая мысль, что после 23- минутного спуска, кислорода в моем баллончике осталось не так уж много, чтобы дождаться приезда моих наземных опекунов. Надо срочно избавляться от шлема.

Сгибаю, ломаю, рву тросик, и он расходится в месте спайки. Я стаскиваю шлем, меховой шлемофон, расстегиваю молнию костюма, мехового комбинезона, рву пуговицы на белье и подставляю потную, разгоряченную грудь ласковому свежему дуновению ветерка. Все вокруг приобретает в моих глазах красноватый оттенок, а дым от папиросы, вытащенной из -внутреннего кармашка комбинезона, кажется невыносимо горьким. Я бросаю папиросу, ложусь на спину и бездумно гляжу в голубизну неба откуда я сейчас пришел, глубоко вдыхаю душистый запах травы и цветов.

Вскоре за мной приехали. Привезли обратно в ЦАГИ. Стали заниматься доделками, а я написал отчет, и ушел со спокойной совестью в отпуск, же нился. Спустя полмесяца ко мне домой пришел журналист Борис Громов из «Известий». Приходит, говорит, что вот, дескать, так и так… слышали мы о вашем прыжке. Я говорю, что ничего не знаю, что это дело секретное, и никакой публикации не подлежит. Он отвечает, что его направило ко мне мое начальство. Поинтересовался кто, говорит – парторг ЦК Ржищев. Я проверил: действительно направил, только попросил говорить без особых технических данных. Вскоре в «Известиях» за 5 октября 1939 г. появилась статья «С высоты 10 000 метров». Все он там расписал, рассказал.

Через некоторое время меня вызывает начальник ЦАГИ Шульженко и спрашивает:

– Почему об этой работе я узнаю из газеты?

– Я исполнитель. У нас есть начальник отдела, пусть он Вам докладывает.

– Так ты, может быть, был бы награжден, а так сматывайся, чтобы я тебя больше не видел.