| "Я знаю, что вы извините нас, господа", - сказала Эллен. |
| "Where is Judith, Thomas?" | Но они уже уходили, и черномазые и белые, потихоньку прокрадываясь наружу, как прежде прокрадывались внутрь, и Эллен теперь не смотрела и на них, она стояла на коленях в грязи, Генри с плачем за нее цеплялся, а он все еще стоял там, между тем как третий негр тыкал в него не то рубашкой, не то сюртуком, словно этот сюртук был палкой, а он - змеей в клетке. |
| Ellen said. | "Где Джудит, Томас?" - спросила Эллен. |
| ' "Judith?" he said. | "Джудит?" - отозвался он. |
| Oh, he was not lying; his own triumph had outrun him; he had builded even better in evil than even he could have hoped. | О нет, он не лгал; его торжество превзошло все его ожидания, он преуспел в пороке даже больше, чем сам мог надеяться. |
| "Judith? | "Джудит? |
| Isn't she in bed?" | Разве она не спит?" |
| ' "Dont lie to me, Thomas," Ellen said. | "Не лги мне, Томас, - сказала Эллен. |
| "I can understand your bringing Henry here to see this, wanting Henry to see this; I will try to understand it; yes, I will make myself try to understand it. | - Я могу понять, что ты привел сюда Г енри показать ему это, что ты хотел показать ему это; я постараюсь это понять; да, я заставлю себя постараться и понять. |
| But not Judith, Thomas. | Но только не Джудит, Томас. |
| Not my baby girl, Thomas." | Только не мою крошку, Томас". |
| ' "I don't expect you to understand it," he said. | "Я не думаю, что ты это поймешь, - сказал он. |
| "Because you are a woman. | - Ведь ты женщина. |
| But I didn't bring Judith down here. | Но я не приводил сюда Джудит. |
| I would not bring her down here. | Я бы ни за что не привел ее сюда. |
| I don't expect you to believe that. | Не думаю, что ты мне поверишь. |
| But I swear to it." | Но я клянусь тебе, что это правда". |
| '"I wish I could believe you," Ellen said. | "Я бы хотела тебе верить, - сказала Эллен. |
| "I want to believe you." | - Я хочу тебе верить". |
| Then she began to call. | Потом она стала звать. |
| "Judith!" she called in a voice calm and sweet and filled with despair: | "Джудит! - звала она тихим, ласковым, полным отчаяния голосом. |
| "Judith honey! | - Джудит, детка! |
| Time to come to bed." | Тебе пора спать". |
| 'But I was not there. | Но меня там не было. |
| I was not there to see the two Sutpen faces this time-once on Judith and once on the Negro girl beside her looking down through the square entrance to the loft." | Меня там не было, и в тот раз я не видела, как черты Сатпена проступили на двух лицах - на лице Джудит и на лице девочки-негритянки рядом с нею, - они обе смотрели вниз через квадратный люк, ведущий на сеновал. |
| -2- | II |
| It was a summer of wistaria. | Все то лето буйно цвела глициния. |
| The twilight was full of it and of the smell of his father's cigar as they sat on the front gallery' after supper until it would be time for Quentin to start, while in the deep shaggy lawn below the veranda the fireflies blew and drifted in soft random-the odor, the scent, which five months later Mr Compson's letter would carry up from Mississippi and over the long iron New England snow and into Quentin's sitting-room at Harvard. | Сумерки были полны ее ароматом и запахом сигары его отца - после ужина они оба сидели на галерее в ожидании, когда Квентину пора будет выезжать, между тем как в густом лохматом газоне беспорядочно кружились светляки, - этот запах, этот аромат пять месяцев спустя письмо мистера Компсона через суровые снега, надолго сковавшие Новую Англию, донесет из Миссисипи до комнаты Квентина в Гарварде. |
| It was a day of listening too-the listening, the hearing in 1909 mostly about that which he already knew, since he had been born in and still breathed the same air in which the church bells had rung on that Sunday morning in 1833 and, on Sundays, heard even one of the original three bells in the same steeple where descendants of the same pigeons strutted and crooned or wheeled in short courses resembling soft fluid paint-smears on the soft summer sky. | Весь этот день он слушал - слушал и услышал в 1909 году о том, что по большей части было ему уже известно, ибо он родился там и все еще дышал тем же воздухом, в котором звонили церковные колокола в то воскресное утро 1833 года, а по воскресеньям слышал даже звон одного из первых трех колоколов с той же самой колокольни, вокруг которой потомки тех самых голубей кичливо расхаживали, ворковали или описывали короткие круги, напоминающие бледные мазки жидкой краски на бледном летнем небе. |
