Шум и ярость

Ни читателям журнала «Иностранная литература», ни русскому читателю вообще уже давно нет нужды представлять Уильяма Фолкнера. Трилогия о Сноупсах — «Деревушка», «Город», «Особняк», роман «Осквернитель праха», рассказы показали нам серьезного, самобытного, сложного художника, который на «клочке родной земли величиной с почтовую марку»[1], — а большинство романов Фолкнера посвящено жизни захолустного округа в штате Миссисипи под вымышленным названием Йокнапатофа, — всю жизнь истово писал не только трагедию американского Юга, но, как ему казалось, и трагедию человечества.

Многочисленные работы советских критиков освобождают от необходимости пространно писать о противоречивости мировоззрения, особенностях эстетической системы и трудной творческой эволюции Фолкнера — потомка южного аристократического рода, утратившего былые привилегии, самоучки, жадно и без разбора поглощавшего книги, замкнутого провинциала и упрямого почвенника, вознамерившегося писать на свой лад — так, как не писал никто, лауреата Нобелевской премии, положившей конец его отшельничеству, общепризнанного литературного мэтра, охотно дающего согласие на публичные выступления, интервью и т. д., загадочно-привлекательной гигантской мрачной фигуры в западной культуре двадцатого века.

По высшему счету роман «Шум и ярость», который вместе с романом «Сарторис» (оба изданы в 1929 году) открывает сагу о Йокнапатофе, следовало бы рассматривать совокупно с дюжиной других романов и несколькими сборниками рассказов, образующими это монументальное, причудливое, растекающееся на полтора столетия сказание о том, как «тихо течет река по равнине», — так на языке индейского племени чикасавов, коренных обитателей этих мест, раскрывается название Йокнапатофа. Однако настолько неожиданны и неистовы столкновения между людьми, вскрывающие противоречивую игру предрассудков и побуждений, страстей и интересов, так многообразны и запутаны родственные и социальные отношения аристократических семей, белых бедняков, негров и напористых пришельцев со стороны, которые постепенно прибирают все к рукам, так скрупулезно и изощренно разбирает Фолкнер историю округа, колоритно воссоздает его физическую среду, что окинуть единым взглядом его огромное, пестрое, фрагментарное полотно, пожалуй, даже невозможно. Тем более что писатель совершенно не заботится о читателе и, задавшись единственной целью доподлинно воспроизвести «естественное» течение всей жизни во времени и пространстве, то и дело нарушает хронологические, причинные и логические связи, перебивает повествование, передвигая действие иногда на целые десятилетия назад, тасует и дробит эпизоды, надолго уходит на окольные фабульные тропки.

В романе «Шум и ярость», где события вплоть до последних двух-трех десятков страниц даны исключительно через восприятие нескольких героев и который академическая «Литературная история Соединенных Штатов» характеризует как «выдающийся образец внутреннего монолога в нашей литературе», эти особенности метода Фолкнера нашли крайнее выражение. От читателя, во всяком случае поначалу, потребуется известное мужество, пристальное внимание к деталям и терпение, чтобы распутать историю окончательного распада семейства Компсонов, некогда состоятельного и влиятельного среди обитателей Джефферсона, и выявить ее художественный и социальный смысл. Зато преодолев и густую замесь фолкнеровских слов, и традиционную для южной прозы вычурную риторику, он наткнется, в конце концов, на золотую жилу подлинного таланта, выходящую из готических глубин к действительной правде жизни и искусства. Тогда в награду ему откроется в общем-то простая, верная даже в тончайших психологических нюансах и по-человечески пронзительная история несчастных людей, сознающих свою обреченность, но не умеющих ни добраться до причин своих несчастий, ни изменить что-либо.

Персонажи этой истории немногочисленны:

стареющий, слабохарактерный, спивающийся от неосуществившихся амбиций и семейных неурядиц, спускающий по частям родовое поместье, стоик и скептик, забросивший дела адвокат Джейсон Ричмонд Компсон;