Это казалось почти невероятным, но я не мог не верить своим глазам. Сначала взвод Пилипенко, а затем и вся рота выскочила из траншеи и врассыпную по склону помчалась к реке. Несколько человек уже упали, кто-то сзади пытался подняться - повозился и затих на снегу. Некоторые, коротко припадая на колено, торопливо отстреливались одной-двумя очередями. Другие тем временем мчались вниз, да так, что дай только бог ноги. Рота рассыпалась по склону, грохали взрывы гранат, над высотой выло и трещало.
Минуту я не в состоянии был сообразить, что случилось, немцев вроде еще не было видно, но, судя по всему, ударили они куда как умело.
Передние из автоматчиков уже приближались к мостку, другие забирали в сторону кустарника на болоте. Несколько человек с ходу, почти не задерживаясь, сунулись в воду, и тогда сзади, вдобавок к автоматному огню, ударил пулемет. Наверно, с ночи приготовленные трассирующие огненными молниями стеганули наискосок по склону, пули рикошетом метнулись от земли в небо. У мостка кто-то упал, кто-то, наверно раненый, пронзительно завопил в отчаянии, но тут же этот его вопль и заглох в стоголосом грохоте боя.
Но вот сквозь визг пуль и треск очередей приглушенно, как неведомо из какой дали, донесся из-за речки знакомый надсадный крик. Я сразу узнал его и встрепенулся - он подавал краешек надежды, более того - он спасал. Я бросился навстречу роте к мостку.
- Стой! Стой! Стой, такую твою...
Вскоре я увидел его - без шапки, в распахнутой шинели, с пистолетом в руках Ананьев метался между бойцами по склону, пытаясь задержать беглецов и одновременно догнать передних, чтобы с ними остановить всю роту.
- Стой! Стой!
- Стой! - не своим от ожесточения голосом заревел и я, подбегая к мостку.
По бревнам его на меня уже мчались двое бойцов, вид их был довольно растерянный. Однако я уже понимал, что от них требовать, и знал, как одолеть их страх. Страшным голосом выругавшись, я одной рукой затряс автоматом, и бойцы, кажется, что-то поняли. Метнувшись от близких ударов пуль, они торопливо скрылись за насыпью. Туда же бегом кинулись те, что вылезли из речки. С их мокрых шинелей ручьями лилась вода.
Два пулемета на высоте, захлебываясь, извергали потоки пуль. Очереди, каждая третья пуля в которых была трассирующей, жалили землю, снег, воду в реке, брызгали снегом и грязью.
Ананьев выскочил из речушки едва не последним - грязный, мокрый, с зажатым в руке пистолетом, затвор которого застопорился в заднем положении, выдвинув вперед тонкий вороненый ствол. Пулеметная очередь обдала ротного брызгами грязного снега, но он даже не уклонился от нее - одним махом взлетел на обмежек, и я подался ему навстречу. Командир роты, однако, не взглянул на меня, будто не узнал. Впрочем, с первого взгляда я тоже едва узнал его такое, еще никогда не виданное мною, темное, искаженное гневом лицо. По щекам его стекал пот. Грудь и живот старшего лейтенанта были в грязи, шинель сбоку распорота. Он подбежал к насыпи и, увидев тут бойцов, что беспорядочно залегли на откосе, с ожесточением закричал:
- В цепь! В цепь!!
Его тут же послушались, несколько человек поднялись и, пригнувшись, отбежали, чтобы залечь пореже. Нисколько не укрываясь от пуль, которые взвывали вверху. Ананьев проследил за бойцами, затем оглянулся в другую сторону и крикнул:
- Васюков!
Кажется, только сейчас он заметил меня и окликнул так привычно я буднично, как это делал вчера или когда-нибудь еще, когда не было ни этой беды, ни моего такого некстати теперь ранения. Как всегда, я без слов вскочил с откоса и, сиганув через лужу, бросился по обмежку. Там за кустами над болотцем, где был взвод Пилипенко, еще продолжалось беспорядочное движение, некоторые из бойцов залегли над речушкой, а человек пять бежали по косогору в тыл на пригорок. Пулемет с высоты теперь бил туда.
- Всех - в цепь!
Я не оглянулся, но я слышал его приказ и мчался короткими перебежками, то и дело плюхаясь в мягкий подтаявший снег и через десять секунд вскакивая снова. Сначала с высоты по мне не стреляли, затем, наверно, все же обратили внимание на одинокого беглеца, и пулемет с рассеиванием в глубину сыпанул горстью пуль. Одна из них хлестко щелкнула под руками, что-то светловатое мелькнуло внизу, я с маху упал и сжался на пересыпанной светом стерне. Падая, наверно, сдвинул повязку, плечо остро заболело, стиснув зубы, я минуту мычал, едва превозмогая боль. Между тем очередь метнулась к насыпи, надо было бежать дальше, и я схватил автомат, приклад которого оказался расколотым. Протирка и ершик, выпав из отбитого затыльника, валялись невдалеке в снегу.
