Однако пилипенковцы были уже близко, еще один бросок - и я укрылся за ольшаником, который хотя и не защищал от пуль, но все же прикрывал от вражеских глаз с высоты. Крайние в цепи автоматчики, расползшись по обмежку, начинали окапываться, я подбежал и растянулся возле одного из них, что невозмутимо лежал, широко раскинув ноги. Кажется, он что-то жевал.
- Где Пилипенко?
Боец молча кивнул в сторону и натянул на затылок ворот шинели.
Окапываться почему-то он не собирался.
- У вас что - нет лопаты? - спросил я. Автоматчик молча двинул бедром, у которого торчал черенок пехотной лопатки.
- Окапывайтесь скорее!
Перестав жевать и повернув в сторону худое, тронутое серой щетиной лицо, он окинул меня равнодушным взглядом:
- А зачем?
- Как зачем? Чтобы уцелеть!
- Дурной ты, гляжу! - вдруг с нескрываемым презрением сказал автоматчик. - Долго ты думаешь тут уцелеть? До обеда? Или, может, до вечера?
Самое нелепое заключалось в том, что, в общем, он был прав, неправ был я. Я понял это в ту же минуту, хотя такое открытие, разумеется, не принесло мне радости, и чтобы задушить в себе неожиданную досаду, я рванул от бойца подальше.
Пригибаясь за голым, местами довольно-таки густоватым кустарником, я побежал вдоль цепи и вскоре вместо Пилипенко в какой-то впадине-ямке наткнулся на лейтенанта Гриневича. Замполит был ранен и, откинувшись на локте, со страдальческим видом лежал на боку. Брюки его были сдвинуты к коленям, незнакомый боец в телогрейке, склонившись нал лейтенантом, поспешно и неумело бинтовал ему бедро. Руки бойца плохо слушались, бинт закручивался, и Гриневич раздраженно прикрикивал:
- Да сильней ты затягивай! Не бойся!
- Сейчас, сейчас!..
Я вбежал в ямку и опустился рядом.
- Что - здорово?
Боец не ответил, лейтенант коротко из-под каски взглянул на меня и поморщился. С виду, однако, он был не так плох, как мне показалось вначале, только, как и все, был грязный и загнанно, устало дышал. Я подумал, что рана у него, пожалуй, не трудная. Действительно, вместо ответа он вдруг довольно бодро спросил:
- Где командир роты?
- Там, возле мостка.
- Сволочи! - поморщился замполит. - Что натворили! Дразнили с одного бока, а ударили с другого.
- Командир роты приказал: всем в цепь! - сказал я.
Гриневич приподнялся на локте:
- Беги, передай Пилипенке. И чтоб ни шагу назад! А то на склоне положит всех.
Я было поднялся бежать, как увидел поодаль старшину - громко ругаясь, тот гнал в цепь трех бойцов, которых вернул, наверно, от самого пригорка.
- Гэть! Гэть вашу мать! Я вам покажу тикаты!
Наши в цепи не стреляли, погодя прекратили огонь и немцы - наверно, бить было не по кому или уже стало далековато даже для пулеметов. Пилипенко устало пробежал еще немного, пока от немцев его не заслонил кустарник, затем по взмежку свернул в нашу сторону.
Я опустился на мокрую полу шинели.
Однако не успел старшина добежать до нашей впадины-ямки, как с другой стороны послышалось торопливое чваканье ног, все оглянулись - решительной походкой сюда направлялся Ананьев. Он по-прежнему был без фуражки, в наспех застегнутой на пару крючков шинели, сбоку которой непривычно болталась знакомая планшетка Ванина. Увидев ее, я понял, что младшего лейтенанта нет. Командир роты вдруг остановился над ямкой, будто неожиданно для себя наткнулся на нас.
- Ну! - произнес он тоном, от которого у нас похолодело внутри. - Что расселись? Что расселись, так вашу растак! Бегите дальше! Драпайте!
Он уставился в какую-то неизвестную вам точку у ног замполита в стоял так, вызывающе грозно возвышаясь над всеми. Гриневич, автоматчик, который, перевязав замполита, без дела ерзал внизу, и потный, усталый Пилипенко, что на беду как раз сунулся сюда, - все молчали. Старшина часто дышал, шмыгал простуженным носом, не решаясь высморкаться и, может быть, сознавая какую-то свою вину перед ротным.
- Почему драпанули? Драпанули почему? Я вас спрашиваю, старшина Пилипенко!
- Так цэ ж... обкружалы, - неуверенно начал Пилипенко и замолчал. Вскоре, однако, он уже решительнее выпалил: - А хиба мои одвы драпанулы?
