- Вдвоем поведем.
- А в роту не вернешься? - спросил я.
Уже стало светло даже вдали. Я хорошо видел посеревшее от бессонницы лицо Цветкова, который слегка поморщился и, наверно, больше, чтобы успокоить самого себя, объяснил:
- Санинструктору полагается сопровождать раненых до санроты. Так что...
Он не окончил фразу, однако смысл ее был и без того ясен. Мы молча пошли по дороге, которая тут пролегала по довольно высокой насыпи. В общем, налицо было нарушение приказа командира роты, но мое ли дело укалывать на то сержанту? Я передал ему все, что сказал Ананьев, а там пусть решает сам. Впрочем, может, это даже и лучше, что он с нами: все время тащить на себе немца - дело не слишком приятное, а так, наверно, мы сможем меняться. Все-таки в нашем положении здоровый человек стоил нескольких раненых.
Немец при каждом прыжке сильно шлепал по грязи подошвою, мне было неудобно держать его одной рукой, к тому же мешал автомат на правом плече, и я уже хотел позвать на смену автоматчика с забинтованной головой. В то время, замятые своими заботами, мы почти забыли о том, что все еще висело над ротой и нами. Перейдя речку, мы почувствовали облегчение, словно недавняя опасность осталась далеко позади. И именно в этот момент на высоте что-то случилось.
Я не успел даже сообразить, что донеслось до нас в первое мгновенно - только, наверно, не выстрел и не взрыв, похоже, это был и не крик. Тем не менее что-то ошеломляюще неожиданное обрушилось на нас с такой угрожающей силой, что у меня подкосились колени. Я почувствовал еще, как в моей руке встрепенулся немец - стремительно вывернувшись, он оглянулся, и я уловил на его лице коротенький отблеск радости. Но в этот момент пронзительно затрещали автоматы, послышались крики, несколько одновременных гранатных взрывов окончательно разогнали ночную тишь.
По фронтовой привычке мы торопливо соскользнули с насыпи и попадали на ее кособокий мокрый откос. Ниже была грязь, канава, но высокая насыпь укрывала нас: пули с высоты сюда не залетали.
И тогда вдруг меня охватил страх - не за себя (по нас, сдается, еще и не стреляли), за роту. Я выглянул из-за насыпи - но склонах высоты никого не было, но на самой се верхушке, еще затянутой утренней дымкой, уже улавливалось какое-то движение, пыль, блеск выстрелов - по всей видимости, там разгоралась ожесточенная схватка. Когда я опять спрятал голову и оглянулся, то оказалось, что рядом со мной один только немец. Остальные, и с ними Цветков, пригнувшись, перебегали за насыпью дальше, вдоль дороги, вверх на пригорок.
Сначала я не понял, куда они, но скоро все стало ясно, и я неожиданно для себя закричал во все горло:
- Стой! Назад!
Цветков приостановился, оглянулся, я увидел его расширенные глаза на испуганном лице. Сержант явно чего-то не понимал, и я снова закричал:
- Назад!
Я вовсе не думал о том, какой смысл возвращать раненых к речке, но всем своим существом чувствовал, что в роте беда, и что именно потому мы не должны удирать. Однако чем мы могли помочь ей - этого я не знал.
Двое раненых поняли мою команду по-своему и залегли на откосе, а Цветков после минутного колебания, пригнувшись, подбежал к немцу:
- Встать!
Он дернул пленного за мундир, однако тот отшатнулся, что-то залепетал, замахал руками и не встал. Цветков пнул его сапогом и схватился за автомат:
- Встать, падла! Фашистская морда!
Непонятно, зачем было вставать - разве чтобы удирать отсюда, - но этого я уж не позволил бы. Да и немец, почуяв что-то, вдруг будто переменился, выражение его упрямого лица стало жестким и непослушным, он явно не хотел подчиниться сержанту.
- Брось! - крикнул я санинструктору. - Иди сюда!
Цветков уныло глянул в ту сторону, где лежали двое остальных, и неохотно полез по скосу ко мне. Он еще не успел опуститься рядом, как о дорогу ударили пули - ворот мне залепило грязью, оба мы сунулись головами в мокрядь. В тот же момент на высоте произошло что-то еще. Выглянув над дорогой, наверно, я вскрикнул, потому что Цветков тоже торопливо высунулся из-за насыпи - по склону от высоты вниз, перегоняя друг друга, беспорядочно бежали автоматчики.
