— Ты? — обрадовался Мика. — Живой?
Конопатый застонал и, чтобы не упасть, ухватился за него.
— Как тебя разделали! — ужаснулся Мика. — Гады!
— Но я им ничего… — Конопатый прохихикал слабо, как умирающий.
— Ничего не сказал… И про шляпу…
— Про какую шляпу? — спросил Мика.
Конопатого качало из стороны в сторону, говорил он еле-еле, но все-таки в голосе слышалась гордость.
— Про твою… — невнятно произнёс он распухшими губами. — В которой ты бегал… Глаз — как шило! — Конопатый попытался улыбнуться и, почувствовав, как вздрогнул Мика, успокоил его: — Не бойся!.. Забыл! Все забыл!.. Только и Хрящ, чует… Но ты и его не бойся…
— Ты бредишь! — сказал Мика. — Держись за меня крепче… Идём!
— Брежу! — согласился Конопатый. — Идём… Глаз — как шило!
Беспризорники не спали. Когда караульный просвистел один раз, вся орава высыпала из подвала. Конопатого на руках внесли в котельную и уложили на самом удобном месте. Его ни о чем не расспрашивали и не удивлялись, увидев распухшие губы, заплывший глаз. Мика задрал Конопатому рубаху, посветил огарком свечи. Грудь, спина, плечи — все было в синяках.
— Подорожник надо приложить!сказал Малявка и убежал за травой.
— Ребра целы? — спросил Хрящ,
— Не знаю, — ответил Конопатый. — Я ещё пьян. Меня коньяком угощали.
Ему не поверили, а он не стал спорить — больно было говорить.
Вернулся Малявка с пучком широких листьев и приклеил их ко всем синякам и ссадинам. Конопатого накрыли тряпьём. Он пригрелся и заснул. Беспризорники сидели вокруг, молчали, и каждому почему-то припомнилась своя короткая и такая несчастная жизнь.
Только Мика думал о другом. Беспризорников из Читы уводить нельзя: Конопатый не может сейчас отправляться в трудную дорогу. Не бросать же его здесь одного! Как же быть? Что бы сделал отец? Отменил бы свой приказ или нет? Наверно бы отменил! Да и опасность, вроде, миновала. Конопатого отпустили — значит, и других, мальчишек искать не будут. Можно переждать несколько дней. А пока надо подготовить беспризорников к переселению. Момент для решительного разговора, к которому Мика готовился давно, был подходящий. Он оглядел мальчишек.
Свечка скупо освещала невесёлые задумчивые лица. Снаружи завывал осенний ветер. Сквозняк раскачивал жёлтый язычок пламени. По стенам котельной метались большие косматые тени. Было тоскливо и холодно. А мальчишкам хотелось хоть чуточку тепла и ласки. Но впереди ничего этого не было видно, и они старались не думать о будущем.
Они думали о прошлом, о том далёком прошлом, в котором у каждого осталось что-то хорошее, казавшееся теперь сказочно прекрасным. Был дом, была своя кровать, были заботливые руки матери и были руки отца — сильные и добрые. Где все это? Куда исчезло?
— У меня мама ещё при царе умерла, — неожиданно произнёс Мика. Он отгадал, о чем думают ребята.
— А у меня обоих нету, — отозвался Малявка. — Они врачами были… Спрятали раненого партизана, а семеновцы пришли — и все… Мы на берегу жили… На обрыве расстреляли… И в воду…
— Кому ещё навредили семеновцы? — спросил Мика.
Сразу заговорили несколько мальчишек.
— Руки! — крикнул Мика. — Поднимайте руки!
Поднялось несколько рук.
— А унгерновцы кому?
Ещё поднялось три руки.
— А японцы?
Растопырив пальцы, вытянул руку Хрящ.
— А каппелевцы? — продолжал опрос Мика и подсчитал руки: — Пять!.. А Колчак?
Пострадавших от Колчака было больше всего.
— Ничего себе счетик, — сказал Мика и задал самый главный вопрос, ради которого он и затеял весь этот разговор: — А кого большевики обидели? Есть такие?
— Есть!
Все повернулись к одному из телохранителей Хряща.
— Врёшь! — крикнул Мика и подскочил к парню. — Говори честно!
— Красные моего старшего брата кокнули! — ответил мальчишка.
— За что? — вскипел Мика. — Врёшь!
— Не вру!.. Во ржи… Там бой был, а он убитых обшаривал. Его поймали — суд… Трое сбоку — ваших нет!
— Ну и правильно! — сказал Хрящ. — Воровать у мёртвых — последнее дело!.. И катись от меня! — царёк оттолкнул парня. — Ты больше не телохранитель!
— Вот я и спрашиваю, — опять заговорил Мика, — кого обидели большевики? — Он поднял свечу над головой и по очереди оглядел всех мальчишек. — Нет таких?.. И не будет!.. А мы что — так урками и останемся? Скоро красные сюда придут, а мы так и будем по подвалам прятаться? Не надоело?..
