— Ты здесь, Рауль? — сказала графиня. — Я ищу тебя, чтобы узнать, как мы с тобой устроимся: поедешь ли ты со мной или после меня. Я предполагаю отправиться сегодня же курьерским, чтобы как можно скорее быть около Герты.
Генерал наружно спокойно обратился к снохе:
— Рауль вообще не поедет. Появились обстоятельства, которые заставляют его остаться здесь.
Графиня испугалась, хотя и была далека от мысли об истинной природе этих «обстоятельств».
— Разве ему не дают отпуска? — поспешно спросила она. — И ты, папа, тоже не можешь уехать? Значит, Леон не ошибался вчера, намекая мне, что война неизбежна?
— Относительно этого я не могу ответить тебе с полной определенностью. Конечно, в воздухе усиленно пахнет войной, так что вполне возможно, что и Раулю придется встать под знамена.
— Что такое? — с ужасом воскликнула графиня. — Да ведь он никогда не служил! Даже в последний призыв его снова освободили из-за слабой груди от учебного сбора!
— Так по крайней мере было сказано! Врачи уж очень покровительственно отнеслись к Раулю, хотя я и не мог согласиться с ними, потому что, по-моему, он был совершенно здоров. А что он здоров теперь, это не можешь отрицать даже ты. Кто домогается чести слыть самым необузданным, до глупости смелым наездником, кто легко переносит все тяготы охоты в горах, кто не знает усталости в таких делах, о которых мне известно больше, чем я бы хотел, тот может выстоять и войну под ружьем!
— И ты доведешь свою жестокость до того, чтобы заставить его...
— Что такое? — ледяным тоном оборвал ее генерал. — А, так ты боишься, что ему придется вступить в армию простым рядовым? Тут уж ничего не поделаешь! Но он недолго останется нижним чином, и, кроме того, я позабочусь, чтобы он оставался в непосредственной близости от меня. В качестве моего внука он должен будет лишь исполнить свои воинские обязанности, как каждый другой.
— Против моих земляков? — страстно воскликнула Гортензия. — Если дело дойдет до этого, я не переживу!
— Можно пережить многое, Гортензия, что еще гораздо тяжелее. Я понимаю, что это будет стоить тебе слез, и не стану удерживать тебя в столице, когда война разразится. Само собой разумеется, ты не можешь разделять наши чувства. Но Рауль — сын немца и в качестве такового должен исполнить свой долг.
Слова генерала звучали ледяным спокойствием. Но Гортензия все еще не могла дойти до понимания свекра. Она снова обрушилась на эту скалу, хотя должна была бы уже знать, что ее не сдвинуть с места.
— Но ведь в твоей власти освободить его! — еще резче сказала она. — Тебе стоит только сказать врачам, что, по-твоему, болезнь внука еще не излечена, а если генерал Штейнркж скажет это, то никто не осмелится...
— Заподозрить его во лжи? Разумеется, нет; но зато, как я вижу, находятся люди, которые подозревают, что он способен на ложь! Я считаюсь с волнением, в которое привела тебя эта весть, иначе...
Его взор яснее слов докончил фразу.
До этого времени Рауль оставался в стороне, не принимая участия в разговоре, однако последний, судя по всему, сильно волновал его. Теперь и он выступил вперед.
— Дедушка, ты знаешь, что я — не трус, — мрачно сказал он. — Ты не раз называл меня смелым до глупости и каждый раз пытался обуздать в этом отношении, но ты должен понять, что я не могу принять участие в этой войне. Поднять руку против родного моей матери народа, против ее родины — нет, все мое существо восстает против одной этой мысли!
— А я не могу избавить тебя от этого, — непреклонно ответил Штейнрюк. — В таких случаях приходится насиловать свои личные симпатии во имя честного исполнения долга. Да и к чему так много слов! Это неизбежная необходимость, перед которой вы оба должны склониться. И довольно об этом!
— Но я не хочу и не могу склоняться перед ней! — в страстном возбуждении крикнул Рауль. — Я никогда не служил в армии, и теперь меня тоже не призовут, если ты сам не станешь настаивать на этом. Но ты во что бы то ни стало хочешь втравить меня в войну против моего второго отечества, я вижу это и...
Он вдруг запнулся, смущенный гневным взором, которым впился в него генерал, сказавший теперь:
