– Барон, вам не надоел этот балаган и нескончаемый рев черни у наших ног?
– Моё терпение лишь дань нашей дружбе, милый Сильвен.
Ласково ответил белолицый Меранжак на лбу которого появилась глубокая складка, а глаза сузились, излучая улыбку. В его осанке, движениях и ужимках сквозила томная леность. Он откинулся назад, повернув голову к обратившемуся к нему молодому Сен-Лорану, и громко, так что бы было слышно ближайшему окружению, произнес:
– Быть может наш бонмотист, господин приор де Буаробер сможет отпустить шутку, которая развеет нашу хандру?
Четыре дворянина рассмеялись, скользнув взглядами по, мрачно наблюдавшему за ходом пьесы, облокотившемуся на край перил товарищу, несколько выбивавшемуся из их праздно пестреющего общества. Этот тридцати четырехлетний мужчина, облаченный в, сравнительно скромный, серый колет, прихваченный в талии широким, желтой кожи, ремнем с притороченным к нему кошельком, грустно глядя на сцену, едва слышно промолвил:
– Даже я не в силах развеять того, чего на самом деле не существует.
В ответ, вновь, послышался смех. Виконт де Сен-Лоран с отточенным изяществом коснулся мочки уха, оттянутой бриллиантовой серьгой в виде огромной капли, и тонким выхоленным пальцем указал вниз, в гущу людской толчеи заполонившей партер.
– Бог мой, господин де Ла Тур, вас и здесь отыскали! Ведь это ваш секретарь, не так ли?
Глаза графа с беспокойством забегали по толпе. Он нервно заерзал на скамье, тщетно пытаясь скрыть волнение, что не ускользнуло от певца, а стало быть, знатока, человеческих душ Буаробера.
Тем временем секретарь Лепелетье поднялся по лестнице и, склонившись к хозяину, втиснул несколько шипящих слов в его великосветское ухо.
– Он в Париже.
Эти таинственные слова, не были услышаны ни кем кроме де Ла Тура и сидевшего с ним по соседству прелата.
Приор Франсуа Ле Метель де Буаробер был человеком особым, о его достоинствах и способностях впору сочинять легенды. Записной шутник, своим остроумием и веселостью снискал себе не только расположение первого министра Франции, но и, в последствии, покорил остротами Папу Римского, Урбана Восьмого. Или чего, например, стоит кресло № 6, закрепленное за Буаробером во Французской академии>4. Дальше больше – близкий друг кардинала, спасший, как утверждали врачи, жизнь Его Высокопреосвященства, государственный советник, получивший дворянство для всей семьи, королевский духовник, наконец. Но обо всем этом, Франсуа Буаробер, пока не ведает и не помышляет, а по сему наслаждается жизнью в компании лиц, к которым не питает ни дружбы, ни привязанности.
Фраза, произнесенная секретарем, легким мотыльком запорхнула в ухо приора, который, не подав вида, с еще большей грустью, воззрился на сцену. Трудно назвать человека, который бы остался равнодушным, не испытав хоть самого малого любопытства, к подобному, овеянному тайной, обороту. Не стал исключением и наш весельчак Буаробер. Он, хоть и не без труда, подавил, вполне объяснимое, любопытство, как шелест бумаги принудил его впасть в новый грех, и он, косясь через плечо де Ла Тура, сумел разглядеть клочок, на котором было выведено стройными ровными буквами: «В полночь, у Трагуарского креста. Пароль – Ночной странник.»
Быть может, если бы де Ла Тур так спешно не спрятал записку, и тревожно не огляделся, желая удостовериться в сохраненной секретности послания, Буароберу не пришло бы в голову то, что в одно мгновение застучало у него в висках. Так же, в немалой мере, на его решения повлияли слова – «в полночь» и « пароль», максимально раскалившие интерес приора. Отослав секретаря, де Ла Тур еще некоторое время провел в компании людей разделявших с ним удовольствие от театрального лицедейства. Затем он поднялся, виновато улыбнулся и сверх учтиво произнес:
– Господа, прошу простить, но дела, не терпящие отлагательств, вынуждают меня покинуть ваше столь премилое общество.
Дворянин с тонкими, безупречными усиками и крошечной бородкой, в форме небольшого треугольника прилипшего к нижней губе, до сего момента, не проронивший ни слова, высоким голосом, ядовито заметил:
