Началось «то» с месяц тому назад, вскоре после болезни матери. В кабинете отца она услышала дребезжащий старческий голос, упрекавший в чем-то ее отца.
Она в это время, собираясь куда-то, одевала галоши в передней.
Из кабинета вышел маленький, сгорбленный старичок.
— Вы уж как хотите, г-н Травич, а деньги потрудитесь возвратить к завтрему. Дело не мое — сиротское-с. Я опекун и отвечаю. Коли завтра вечером не доставите все полностью, вы уж меня извините — я в совете-с присяжных поверенных… имею честь кланяться!
Старичок вышел. Роман Филиппович сам запер за ним дверь.
Аня поразилась бледностью отца.
— Кто это, папа?
— Тебе какое дело, обыкновенные капризы клиентов, — и он ушел в кабинет, хлопнув дверью.
На другой день старичок был опять, но ушел веселый и довольный, пожимая руку Романа Филипповича.
С этого дня Аня стала замечать, что отец делался все нервнее, раздражительнее, озабоченнее. Он словно махнул на все рукой, почти никогда не бывал дома, а последнее время и не ночевал.
Мать опять расстроилась и слегла, а он даже не пробовал объясниться, не хотел успокоить ее.
Он не трудился даже лгать и обманывать, он просто избегал всех.
И вот неделю тому назад Аня застала отца сидящим в кресле с поникшей головой. Лицо его было так измучено, осунулось и постарело, что сердце Ани сжалось, вся прежняя любовь к отцу сразу вернулась в этом порыве жалости.
Она встала на колени перед ним и погладила его свесившуюся руку. Он порывисто обнял ее и зарыдал.
— Папочка, милый, что случилось? — с испугом спрашивала она. — Скажи, в чем дело, может быть, я могу быть тебе полезна? Поделись со мной твоим горем.
— Аня, дорогая, — вырвалось у него со стоном, — все пропало… все… не поминай меня лихом, девочка моя… если узнаешь про меня очень худую вещь… Замолви, голубка, доброе слово твоим братьям и сестрам… выпроси прощение у мамы… Варя, Варя чистая… светлая!
— В чем дело, папа, скажи, скажи мне, — умоляла Аня, ловя холодные руки отца.
— Аня, я погиб, единственный выход для меня — самоубийство… я… я… оставлю вам опозоренное имя, но это скорее забудется, чем… позор… тюрьма… Нет, нет, лучше смерть! Я сделал преступление, Аня, и я сам казню себя…
— Папа, но, может быть, можно тебя спасти? — вся дрожа, спрашивала Аня.
— Спасти меня может только чудо… мне дана отсрочка на три дня… в эти три дня мне нужно достать двадцать тысяч, но я вряд ли их достану — я сильно пошатнул мой кредит… а эти векселя…
— Но, папа, неужели это так ужасно? Ну, у нас возьмут обстановку, если даже тебя исключат из сословия, чего я не думаю… Мы переедем в маленькую квартиру… Кроме Кати и Лизы, мы все взрослые — можем работать, да и ты…
— Аня, не то… не то… — застонал он, опуская голову на плечо дочери.
Они молчат минуту, другую, наконец он поднимает голову:
— Еще несколько дней отсрочки… Я буду искать, но… у меня нет надежды…
— Я ничего не понимаю, папа; отчего же мой план — все ликвидировать и отдать часть кредиторам — не устроит нас на первое время… ведь выданный и не уплаченный вовремя вексель еще не преступление?
— Эти векселя… они… они… фальшивые!
Аня отшатывается от отца, а он мучительно рыдает, уронив голову на стол.
— Папа, как ты мог… — с ужасом шепчет Аня. Роман Филиппович начинает нервно и сбивчиво рассказывать ей, прерывая свою исповедь рыданиями, как он истратил деньги клиентов, не все… часть… хотел пополнить… начал играть, надеясь выиграть… проиграл больше… все… необходимо было отдать в один день… да еще у него были другие расходы… на то, что казалось ему самым дорогим… самым важным… и он достал эти деньги у человека, который потребовал его душу, его честь!
Он сам не знает, как он решился на это! Он поставил чужое имя, даже не подделывая подпись, он написал своим почерком это чужое имя. Он так был уверен, что за процесс Арнольдсона он получит двадцать пять тысяч, но его преследует несчастье. Арнольдсон умер, дело отложено, и вот…
Пока он говорил, в голове Ани все прыгало, мешалось… зубы ее стучали от нервной дрожи, и это отдавалось в голове.
Минутами она словно забывалась и думала о другом, о пустяках, и даже с удивлением замечала, что сидит на Полу в кабинете: она как стояла на коленях, так и осталась у ног отца.
