«Что будет, что будет с мамой, думает она, опять начиная дрожать, — мама все время болеет… доктор опасается за сердце. А брат? Что ему придется перенести! А сестры… Не ваш ли отец «тот Травич?»
О, если бы все это обрушилось на нее одну, она бы стерпела, но все они… Господи, что будет?
— Папа, — робко спрашивает она, — а этого человека нельзя упросить отсрочить до окончания процесса Арнольдсона?
— Нет… это личная месть… этот человек давно ждал отомстить мне чем-нибудь… Он купил эти векселя у Петрова, который мне давал под них деньги, чуть не вдвое дороже…
— Он тебе мстит, отец? Но за что же?
— Ах… лет десять-двенадцать тому назад я засадил в тюрьму скверного мальчишку за кражу трех тысяч рублей у моей доверительницы… Он был несовершеннолетним, и наказание было пустячное… Он разыгрывал тогда какую-то жертву…
— Папа, но, может быть…
— Аня! Аня! Если бы ты согласилась пойти попросить его! Он всегда не сводил с тебя глаз в театрах, — помнишь, я показывал тебе его?
— Не заметила, папа.
— Может быть, хорошенькой женщине он не откажет… захочется порисоваться… может быть, он сжалится… ведь я прошу только месяц отсрочки… процесс Арнольдсона и…
— Я пойду, папа, конечно пойду, — говорит Аня, — пойду завтра же, напиши мне адрес.
— Девочка, как мне благодарить тебя!
— За что же, папа?
— Ты соглашаешься просить, унижаться, — ты, такая гордая…
— Я горда, папа, но не глупо горда. Для себя я бы никогда никого бы не попросила, но… за тебя… за всех! Да я на колени встану, руку ему поцелую, если нужно… Это пустяки… моя гордость тут не страдает, — говорит Аня сквозь слезы, — напротив, чем больше он будет ломаться, тем более я буду горда сознанием, что я переломила себя и спасла вас всех. Да, я горда, я очень горда, но не так «пусто и глупо» горда, папочка, — лепечет Аня, не то смеясь, не то плача и гладя руку отца.
— Аня, я боюсь другого… он нахал… а вдруг он станет ухаживать… обнимет…
Аня вдруг вспыхивает, поднимается с ковра и, смотря в сторону, говорит надменно:
— Я надеюсь, папа, что я сумею себя держать так, что этому господину не придет в голову оскорблять меня.
Аня на другой же день отправилась к Григорьеву.
— От г-на Травича? Скажи, что я занят и не могу принять, — слышит Аня из кабинета, куда ушел слуга докладывать о ней.
— Ты говоришь дама? Дочка? Проси.
Дверь отворяется, и вслед за слугой на пороге появился стройный худощавый брюнет.
— Войдите, сударыня, — почтительно пропустил он Аню в кабинет.
— Я пришла к вам по делу, — начала она слегка дрожащим голосом, опускаясь на стул, подвинутый ей хозяином.
— Я вас встречал много раз в театрах, в концертах с вашим папашей и, представьте, всегда принимал вас за супругу Романа Филипповича.
— Да, я выгляжу старше своих лет, — говорит Аня сухо и серьезно, не поднимая глаз и перебирая мех своей муфты.
— О нет! Это Роман Филиппович так кажется молод, что я и не подозревал, что у него могут быть взрослые дети. Сердце и характер вашего папа, верно, очень молоды.
В его голосе звучит насмешка, и эта насмешка больно ударяет Аню по сердцу.
Она поднимает голову и смотрит в это лицо с прищуренными светлыми, холодными глазами.
Аня опять опускает глаза и говорит тихо и серьезно:
— Я пришла вас просить отсрочить протест векселей отца.
— О, я ни собираюсь еще взыскивать, я только хочу опротестовать их, это пустая формальность.
— Я пришла именно затем, чтобы просить вас не делать этого.
— Но почему? — с наивным видом спрашивает он.
Она опять взглядывает на него: неужели он не знает, что это за векселя?
— Отцу это ужасно неудобно… он просит не делать этого.
— Не могу!
— Я прошу вас, — начинает Аня умоляющим голосом, — это необходимо… иначе… отцу грозят большие неприятности… большое горе… — она чувствует, как нервная дрожь охватывает ее, она старается победить эту дрожь и говорит поспешно:
— Будьте добры, не причиняйте нашей семье большого вреда: пострадает не один отец, а мы все…
Григорьев смотрел в сторону, кусая губы. Аня замечает его волнение и еще торопливей продолжает:
— Вы не должны беспокоиться, отец все заплатит вам. Мой отец попал во временное затруднение, — гордо прибавляет она.
