(Семейная мелодрама)
— Тсс..! Тише, папа, мама только сейчас заснула.
— Что сказал доктор?
— Доктор говорит, что пока нет ничего серьезного, но у нее плохое сердце — нужно избегать волнений… Я хотела тебя просить, отец, постарайся хоть эти дни посидеть дома.
— Аня, милая, ты знаешь мои дела! И в суде, и в комиссиях…
— Отец, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Мм… послушай, Аня…
— Маме нужен покой, доктор сказал: «абсолютный покой», понимаешь? — и Аня пристально устремляет на отца свои большие темные глаза.
У Ани удивительно красивые глаза: темно-серые, ясные и чистые — совершенно детские, составляющие контраст с ее гордым ярким ротиком и довольно резко очерченным подбородком.
Она удивительно красиво сложена. У нее высокая, сильная, но замечательно грациозная фигура, немного полная для девушки, немного величественная. Отец, смеясь, называет ее Юноной.
Никто бы не сказал, что Аня — дочь этого высокого красивого блондина, с шапкой густых кудрей на голове и красивой подстриженной бородкой.
Роман Филиппович женился двадцатитрехлетним студентом, и Аня была его первым ребенком.
Эффектная, красивая Аня — его любимица, и он даже побаивался ее слегка.
Когда Аня вышла из комнаты, Роман Филиппович заходил большими шагами из утла в угол. Ему было досадно, что он, по обыкновению, как будто струсил перед дочерью.
Пока она была ребенком, он мало обращал на нее внимания.
Он был сильно занят своей начинающейся карьерой адвоката, да и «их», этих детей, было слишком много: шесть человек живых да двое умерло.
Он был против стольких рождений, с азартом проповедовал систему Мальтуса… но разве можно было сговориться с Варварой Семеновной!
«При наших экономических условиях прямо невозможно воспитывать эту ораву!» — твердил он.
Но он сам не замечал того, как он охладевал к детям, именно потому, что экономические условия делались все лучше и лучше. Сначала явились няньки, потом бонны, квартира расширялась — детская уходила все дальше и дальше от кабинета, а сам кабинет делался все больше и наряднее.
Известность в соединении с его красивой наружностью вызвала дамские записочки, появление в дорогих ресторанах, пару рысаков, улыбки женщин другого рода; семья стала как-то тускнеть, отодвигаться, и вдруг он почувствовал, что «еще не жил».
Как он накинулся на эту жизнь!
Жена, до сих пор в него влюбленная, не замечала, что прежние убеждения стали фразами, что вкусы его радикально изменились.
Она все так же одевалась в черные юбки, в блузы, стянутые кожаным поясом, так же между рождением, кормлением и болезнями детей читала и толковала только о преподавании, педагогике и воспитании детей. Она всю себя отдала этому воспитанию. Сколько книг она перечитала, сколько лекций прослушала, но не умела ли она или не могла, а справиться с детьми она была не в силах.
Она бы потеряла здоровье с ними, но выросла Аня.
Аня, по молодости лет, тоже справлялась с трудом, но хоть учиться их заставила.
Аня была с ними строга, и ее одну они и слушались. Она всегда смотрела на мать ласковым «материнским» взглядом, каким она смотрела на младшего брата, Котика; его Аня немножко баловала: он был такой болезненный и слабенький.
Понемногу весь дом, все хозяйство перешло к Ане, — мама стала часто прихварывать и совсем ушла в свои статьи, чтения, лекции, конференции и… мужа.
Этот муж был для нее всем всю ее жизнь, хотя она бы очень удивилась, если бы кто-нибудь сказал ей это.
Она верила, что муж стал уделять так мало времени семье только потому, что он неустанно печется об этой семье. Она не замечала, как он иногда, увлекшись, проговаривался, что совсем не за работой он проводил свои вечера. Не замечала Варвара Семеновна, как ее муж иногда защищал то, чем прежде возмущался, что громил прежде.
Замечала это Аня.
Она чаще и чаще вглядывалась в отца, и его стал смущать этот испытующий и пристальный взгляд.
