— Муж Лиды умер с год тому назад, она поселилась теперь в Сорренто, купила там виллу и предлагает тебе или Шуре погостить у нее… Для тебя лучшего и не выдумаешь! Ты согласна?
— Пожалуй, но я совсем не знаю тетю Лиду.
— О, она тебе должна понравиться, она удивительно умная и образованная женщина. Может быть, она теперь изменилась, но в молодости она была ровная, добрая, правда, немного гордая и чересчур сдержанная, но мы были всегда с ней друзьями.
Она написала такое милое и ласковое письмо и, посылая пятьсот рублей, прибавляет, что если ни одна из вас не захочет приехать, то пусть эти деньги я приму «на булавки девочкам»… Да вот прочти сама это письмо.
Я развернула письмо и сразу увидала на бумаге водяной знак, хорошо мне известный, — «его» знак.
Когда мама ушла, я положила перед собой письмо и… конечно, я не объясню вам, доктор, каким способом вызвала на бумаге между строками «родственного письма» иные строки:
«Царица, служанка твоя ожидает тебя с покорностью и трепетом. Не медли, дай скорей нам всем счастье поклониться тебе».
Костя пришел к вечеру, чтобы помочь мне перебраться домой.
Он был бледен и взволнован, поцеловал меня крепко и, тщательно заперев дверь, сказал:
— Лена, я пришел узнать правду.
— Какую правду, Костя?
— Ты сама понимаешь, о чем я говорю.
— Право, не понимаю.
— Ты не хочешь сказать мне прямо… позволь задать тебе несколько вопросов?
— Пожалуйста…
— Как ты перемещалась к нему? Летала или…
— Костя, да что ты говоришь! Ведь это же был сон, галлюцинации!
— Хорошо, хорошо… Но как? Ты что-нибудь пила? Или натиралась мазью? — задавал он мне торопливо вопросы.
— Ничего подобного.
— Он заставлял тебя поклоняться какому-нибудь изображению?
— Нет.
— Да, да, для каждого века, для каждого интеллекта у «него другая манера», — заходил он по комнате.
— Что ты говоришь, Костя?!
— А требовал он, чтобы ты всецело отдала ему свою волю, свою душу?
— Да.
— Ага! А отреклась ты от Бога?
— Какие пустяки!
— Конечно, конечно. Мы сами, «интеллигентные люди», давно все отреклись от Бога! «Тому» теперь лафа!
— О чем ты говоришь? — спросила я, испуганная волнением Кости.
— Не могу, не могу, не хочу верить! Это ужасно! — вдруг закричал он, хватаясь за голову. — Неужели это правда?
— Что правда?
— Нет, нет, это, конечно, вздор… я страшно расстроил себе нервы, и мне в голову лезут ужасно глупые мысли… но твой бред… твой бред был ужасно похож на бред… средневековых ведьм… Лена, милая, конечно, все это — вздор, но ты попробуй помолиться. — Он, дрожа с головы до ног, сжал мою руку.
— Костя, родной, да успокойся ты. Я совершенно поправилась.
— Помолись, помолись, Лена.
— Да как же я буду молиться? Я и в детстве никогда не молилась, никто и не учил меня. Нянька заставляла повторять за собой непонятные слова, а в гимназии я стояла на молитве и исполняла обряды, отбывая известную повинность. Смешно теперь заставлять меня вдруг молиться!
— Лена, Лена, ну прочти хоть «Отче наш», — с отчаянием, протягивая мне руки, снова зашептал он.
В эту минуту я почувствовала, что на мое плечо легла «его» рука и его милый, гармоничный голос произнес:
— Не волнуйся.
И в ту же минуту Костя как бы замер с протянутыми ко мне руками.
— Он все забудет, — снова услыхала я голос, — не беспокойся за него. Он хотел приподнять завесу науки, но он слишком слаб для этого и мог бы кончить безумием.
Голос замолк, и Костя, опустя руки, весело сказал:
— Так собирай вещи, Леночка, а я пока пошлю за извозчиком.
Теперь, доктор, я хочу вам сказать, зачем я все откровенно рассказала вам.
«Он» находит, что вы можете быть ему хорошим слугой.
Подумайте об этом серьезно. Вы страдаете от безнадежной любви ко мне, «сохнете и вянете», как пишет Шура. Я сниму с вас эти чары, и вы снова будете веселы и счастливы. «Он» вам даст дар исцелять больных одним прикосновением, одним взглядом или словом.
Подумайте о пользе, которую вы принесете человечеству! Слава, богатство — это пустяки, мелочь, которые всегда приходят к человеку, имеющему власть. И богатство, и слава, конечно, будут уделом «великого целителя»: вам будут воздвигать памятники и осыпать вас золотом. Хотите?
