— Убили? — враждебно спросила Кристина.
— Ну что вы, фрейлейн! Разве я решусь обидеть вас… Просто закрыл его в доме, уж очень бесновался. Сейчас вы увидите своего любимого пса живым и здоровым. Но пусть понемногу привыкает к новым людям. А то ведь кто–нибудь и в самом деле… Вот мы и приехали. Ждите соседа, я его сейчас привезу… До встречи, фрейлейн! Пора и Шееру отдохнуть от слишком бурных объятий Шютце…
Собственная комната показалась Кристине чужой. Трюмо темного дерева, шкаф для одежды, стол с тяжелой бархатной скатертью темно — рубинового цвета под тон мебели, на нем ваза без воды, но с красиво засохшими и потому ломкими розами. Прочные каштанового цвета шторы были задернуты, закрывая не только окно, но и всю стену. На свежей нетронутой постели — небрежно брошенный журнал «Корал», развернутый на шестой странице, газеты — эсэсовская «Дас шварце корп» и армейская «Панцер форан». Ничего не тронуто, не сдвинуто, все находилось в том же положении, в каком она оставила, уходя на службу. Она подошла к зеркалу и увидела себя в этой темнокаштановой комнате — в черном костюме, болезненно бледную.
Вит — Ветерок, словно предчувствуя недоброе, жалобно скулил, запертый в прихожей, и царапал лапами дверь в комнату своей хозяйки. Она подошла к шторе, чуть — чуть отвела ее и стала ждать неизбежного, следя за улицей в узкую, как лезвие ножа, щель.
Так в немом напряженном ожидании прошло несколько минут, пока не подъехали две легковые машины. В первой — за рулем Майер, во второй — заика Лютке. Шеер, если это Шеер, — рядом с Майером…
Из машины вышли вместе…
Часовой вытянулся…
Лютке открыл багажник…
Майер и Шеер смеются, жмут друг другу руки…
Майер поехал, так что прямой угрозы пока еще нет…
Лютке выгружает вещи…
Шеер за что–то его отчитывает…
Лютке вытянулся, руки по швам…
Шеер один идет к дому. Нет, это не Шеер… Такая стремительная походка была у Кости…
«Сначала его, потом себя…»
Она вытащила поблескивающий пистолет Майера. Сухо щелкнул предохранитель. Как это говорил Вилли? «Кристина, неужели вы ни разу не стреляли, из этой чудесной игрушки?» «Пока еще не было случая», — ответила она.
Кристина была готова ко всякому, но не такому концу. Она уже ощущала себя неживой, в ней все замерло, похолодело, погасло, как последние угли под пеплом. Она прислонилась плечом к косяку, руки бессильно упали вдоль тела. В одной — взведенный для выстрела пистолет. Он войдет — двери прикроют ее. Неужели она опять будет стрелять в спину? И снова в этой комнате? И снова услышит «Швайнкерль! Ду ферфлюхтер!»? И Костя мертвый упадет к ее ногам, как упал Мюллер. И вдруг сама себе она неслышно крикнула: «Опомнись! Если выстрелишь, не выполнишь задания! Пока есть хоть один шанс, пока есть хоть лучик надежды…»
В передне!! радостно и тонко, словно щенок, заскулил Ветерок, послышалась веселая возня со счастливыми собачьими подскоками.
«Вит узнал. Это он…»
Последние сомнения исчезли, последняя надежда угасла…
«Сначала его, потом себя…»
Адольф Шеер остановился перед закрытыми дверями. Что ждет его за ними? Не слышалось ни звука. Но эта мертвая тишина, он ощутил зто всем своим существом, таила смертельную угрозу. Он приложил к дверям ухо — ни шороха. Постучал. В ответ — ни звука. Раскрыл двери, медленно отстраняя их рукой и все шире охватывая комнату внимательным взглядом. Никого! Но она здесь, притаилась. Где? За шкафом, занавесью, дверью? Он сделал все, чтобы остаться с нею наедине, без свидетелей: если он и погибнет по — глупому, она все равно и дальше будет работать, получит Рыцарский крест за героическое уничтожение советского разведчика… Нет, такого ее нервы не выдержат… Он стоял на пороге, настороженный и чуткий. В пустую комнату громко сказал первую фразу пароля:
— О, такта очаровательная фрейлейн и до сих пор не обручена!
Что–то тяжелое, металлическое упало за дверями на пол, послышался шепот и нервные всхлипы:
— Просто никто не просил моей руки…
Адольф весело отозвался заключительной фразой:
— Надеюсь, эту беду легко поправить. У меня есть рука и сердце. Предлагаю!
Это прозвучало не только паролем, не только контрольной фразой. Согретые голосом слова эти, придуманные кем–то и когда–то, которые должны были при любых обстоятельствах прозвучать «естественно», стали для них первым в их жизни признанием в любви. Но ничего не было естественного в том, что их разделяют двери, что на полу валяется пистолет, что они признаются в любви друг другу только парольными словами, которые может услышать и часовой, и даже унтер–штурмфюрер Майер…
