У Томаса было мало друзей, так как он не умел шутить о женщинах, спорте и катастрофах. Требовался массаж тетушки Мейбл — у нее были очень сильные руки — несколько чашек кофе с бренди и партия в «перемычку», чтобы Томас выразил в словах ту правду, которая обрушилась на него за день.
— Я видел женщину в парке, — однажды сказал Томас.
Сестры Мерчант переглянулись.
Маргарет нежно погладила его руку.
— Что она делала, Томас?
— Она сидела на скамье. — Томас взглянул на карты, выложив одну на стол. — Она плакала, закрыв лицо ладонями. Плакала и плакала.
Мери Джуд убрала карту, которую положил Томас. Положила свою.
— Перемычка, — произнесла она.
— Охота, — прошептала Мейбл.
— Эта женщина истекала кровью, — произнес Томас.
Маргарет подлила ему еще кофе.
— И долго ты на нее смотрел? — поинтересовалась Маргарет.
— Долго.
Мери Джуд убрала волосы назад, заколов их, и посмотрела на племянника, любопытство снедало ее.
— Это твоя возлюбленная, Томас?
— Мери, — оборвала ее Маргарет, — не мешай ему.
Томас смотрел в пол.
— Она сама себя поранила. Она рыдала.
Мери Джуд нахмурилась. Ей хотелось отвлечь племянника от сострадания. Ей хотелось, чтобы он увлекался виски, девушками и веселыми компаниями.
— Забудь эту женщину, — проворчала Мери Джуд.
Томас горько усмехнулся.
— Я не могу, — ответил он.
Два года спустя Томас уехал учиться в семинарию в Пенсильвании. Он был крещен католиком, и хотя тетушки никогда не водили его в церковь, жизнь на мебельном складе научила его созерцательности. Он долго и пристально вглядывался в мир — в стулья, людей, небо — через потолок склада, но его разум требовал большего. Томас, как мог, объяснил это своему духовнику и наставнику, отцу Ризу, сидя в его кабинете.
— Ты хочешь сказать, — произнес отец Риз, — что узрел Христа в сути вещей?
Томас покачал головой.
— Я имел в виду, что Господь — единственное, что заставляет думать о себе постоянно.
— В твоих словах звучит гордыня, — сказал священник.
Томас пожал плечами. Ему было двадцать три.
Отец Риз, дородный мужчина и заядлый игрок в гольф, откинулся в кресле. Когда он поднимал брови, его лоб прогибался.
— Как насчет женщин? — поинтересовался отец Риз. — Можешь не думать о них?
Томас взглянул в глаза священника. Ему показалось, что там он увидел обжорство, любовь к мясу и сладострастие.
— Я был влюблен, — вздохнул Томас, — я был с женщиной.
Священник улыбнулся.
— И что?
— Они не имеют понятия о своей красоте, которая заставляет меня трепетать. — Томас почесал прыщ на шее. От священника пахло сигарами.
— Это правда, — изрек отец Риз.
— Никто не осознает до конца собственную красоту, — продолжал Томас.
«Простофиля, — решил священник. — Сопливый мальчишка».
— И кто же будет учить нас осознавать нашу красоту? Уж не ты ли, надев облачение?
Томас глубоко заглянул в душу сидевшего перед ним человека. За дальними ударами по мячу жарким по-лондонски, Томас увидел в глазах священника зависть.
— Нет, — ответил Томас, — я не герой. Я просто вижу вещи.
— Видишь вещи, — у отца Риза были большие ноги. Теперь он перебирал пальцами в своих огромных ботинках. — Ты слышал строку из Библии: никто не может узреть лица Господа и остаться в живых?
Томас опять вздохнул. Он терпеть не мог семантику. И вообще, у него бывали периоды, когда он просто ненавидел разговоры.
— Я не пытаюсь разглядеть лицо Бога, — тихо сказал Томас, — я пытаюсь понять его замысел.
Отец Риз свирепо оглядел Томаса.
«Удачи тебе, сопляк», — подумал он.
Томас окончил семинарию в двадцать шесть. Он получил степень магистра богословия и служил в церковном приходе в Бруклине. Когда ему исполнилось тридцать два, он стал единственным священником церкви Святого Бенедикта на Уоллстрит. Это была темная, угрюмая церковь с красным ковром, устилавшим центральный проход, и белыми свечами. Священники обычно ворчали при упоминании церкви Святого Бенедикта, но Томасу место пришлось по душе. Ему нравилась тишина, каменные стены, и редкие посещения церковного начальства. Соседи по Уолл-стрит были заняты зарабатыванием денег и управлением миром, поэтому Томасу достались лишь стареющие ирландки, сжимающие в руках четки. Это вполне устраивало Томаса. Он был мистиком, а не миссионером, и предпочитал тихое, монашеское послушание и созерцание божественного горячей полемике. Каждый день в церкви Святого Бенедикта был похож на тихое, торжественное Рождество, и Томас в ежедневной пятичасовой мессе проповедовал о мудрости и красоте, а не об абортах и политике. Во время проповеди Томас смотрел поверх голов своих прихожан на белые свечи, мерцавшие в другой части церкви. Свечи были хорошими слушателями, и если их горело достаточное количество, они распространяли легкий, приятный аромат ладана. Томас заметил, что если пристально смотреть на фитиль, то с его губ срываются добрые слова.
