Видели бы вы ее сейчас: на роскошных черных волосах — старая соломенная шляпа Филиппа, она бродит по лесам, как хозяйка, как будто все, встречающееся на ее пути, принадлежит ей. Она срывала молодые побеги диких трав, сосала их горькие зеленые соки, они заменяли ей салат. Она собирала щавель и одуванчики на речных берегах, связывала их в опрятные пучки стеблями сорняков, чтобы добавить аромата супу, который мы варили из речной воды и картошки. Суп из топора, как в притче. Наслаждаясь свободой этой примитивной бродячей жизни, Амандина счастлива и невозмутима.
У нас не было другого плана, кроме как крутить педали и идти, пока мы не достигнем дома. Я посылала открытки маман, с помощью почтовых служащих, обязанных заниматься цензурой. Поэтому я ничего толком не могла рассказать, кроме того, что у нас все хорошо и что мы едем. Тот же текст я отправляла Фабрису. Конечно, я не могла дать обратного адреса, поэтому даже если они получали наши сообщения, то не могли ответить.
Я выбирала наш маршрут главным образом инстинктивно. Иногда просила совета у — партизана, мафиозо, коллаборациониста? — тех, кто подвозил нас на грузовиках, заправленных бошевским бензином. Сколько случаев подобного саботажа. Прикусив сигареты между передними зубами, они поднимали наш велосипед в кузов, забирались в кабину, хлопая дверями, пока мы еще карабкались наверх. И тяжелая, грохочущая по камням махина штурмовала очередной холм, вытрясая душу, а водитель безмятежно напевал, в то время как не выпущенная изо рта сигарета превращалась в столбик пепла.
— Как стать партизаном? — спросила Амандина одного из них.
Он вытащил из кармана рубашки кусок шоколадки, обернутый в бумагу. Протянул ее на ладони Амандине.
— Иначе уедете в долину Луары, — говорит он мне, вытаскивая из кузова велосипед и тележку.
— Но это лучший маршрут на север.
— Ничего подобного. Это — путь на восток.
Восток или запад, чем дальше мы забирались на север, тем страшнее становилась война. Не описать злодеяния бошей. Это не была армия, действующая согласно уставу на завоеванных территориях, они казались хищными стаями, руководствовавшимися не необходимостью и законом, а только правом сильного и порочными инстинктами. Мы видели, спрятавшись в придорожном лесу, как колонна грузовиков, джипов и мотоциклов на скорости пронеслась мимо маленькой, убогой фермы. Хотели найти дом получше? Но нам дали приют в местечке, которое они проигнорировали, и после хозяйственных хлопот семья собралась на ужин вокруг стола и рассказала все, что они знали о новом порядке. Фермеры объяснили, что в больших преуспевающих хозяйствах боши иногда разрешают оставаться владельцам и работникам, жить на задворках в хозяйственных постройках, редко оставляют часть главного дома. В течение многих недель или месяцев немцы и фермеры существуют в противоестественном соседстве. В других местах дают час или день, чтобы собрать то, что они могут унести. И высылают. Или выстраивают в ряд и расстреливают. Или используют как слуг. А затем все равно расстреливают. Поводят вечер в грабеже и насилии, потом поджигают и уходят. Бошей невозможно было предсказать, своими действиями они ставили в тупик.
Вдоль нашего маршрута мы все чаще встречали сожженные сельские дома, новые могилы. Убитых животных. Тишина. Боши вывозили пшеницу и картофель, фрукты, вино из подвалов, они реквизировали лошадей, автомобили и бензин. Насиловали женщин, если предоставлялась возможность. А она была. Они оставляли только лаванду вдоль дорожек к сельским домам. И розовые кусты. Конкистадоры. И то, что бош не взял, француз припрятал. Для себя. Куда бы скрыться от разухабистых голосов, раздающихся из-за широких исковерканных дверей дворянских особняков, от разоренных домов буржуазии в городах? Куда спрятаться?
Многие дни прошедшего года я вспоминала с трудом, но были и такие, что врезались в память каждой своей черточкой. Мы добрались до Обрака. Стоял сентябрь. Но теплая погода близилась к концу, воздух был прохладным, с непередаваемым зеленым запахом созревающего зерна. Листья на буках уже пожелтели и облетали под слабыми порывами ветра. Я упрекала себя снова и снова за самоуверенность и легкомыслие, за безумные поступки. Наше движение вперед все время прерывалась нами самими, если мы видели более симпатичную дорогу или позволяли себе задержаться на понравившемся берегу новой реки. Но в тот день, я помню, я так устала крутить педали и шла пешком, ведя велосипед, в то время как Амандина спала, посапывая, в деревянном седле и шляпа Филиппа съезжала ей на нос. Она спала, а я перебирала в памяти этапы нашего путешествия через Францию. Призрачные поезда, грузовики, хрупкий велосипед, наши ноги. Однодневные марши. Я видела башню впереди — церковь? мэрия? — в деревне, где мы могли бы переночевать. Мы почти добрались. Найти место. Помыться, поесть и спать. Я была поглощена мыслями о горячей воде, хлебе и вине, когда, плюясь камнями, из-за поворота вылетел маленький грузовик. Я отступила в канаву и ждала возможности вернуться на дорогу, но машина свернула к обочине и остановилась. Водитель вышел, бросив дверь кабины широко распахнутой.
