Концерт проходил в старинном концертном зале. Ложи занимала избранная публика, а на галерке устроились студенты в пестрой одежде, которые могли оказаться весьма шумными слушателями, но когда зазвучала музыка, они сразу же замолчали.
Случайно или намеренно Макс чуть опоздал. Оркестр уже настраивал инструменты, когда они с Ивлин заняли свои места в бельэтаже. Места были с краю, так что им была хорошо видна только одна сторона сцены, но зато рояль находился совсем рядом. Свет в зале погасили; освещенной осталась только сцена.
Ивлин остро испытала ностальгию по прошлому, когда она увидела рояль, услышала, как оркестранты настраивают инструменты. Потом вышел дирижер, взмахнул палочкой и концерт начался. Первое отделение было посвящено Моцарту, и когда полились знакомые звуки, Ивлин забыла обо всем на свете. Она не просто слушала музыку, но воспринимала ее всем своим существом, была как бы внутри мелодии, и каждая струна ее души отзывалась на звуки оркестра.
Ганс Шрайберг исполнял соло сонату си-минор. Это был худощавый бледный молодой человек с длинными черными волосами, постоянно падавшими ему на глаза. Он играл очень точно, но чего-то не хватало в его исполнении. Казалось, музыка не затрагивала его чувств, просто у пианиста была превосходная техника. Ивлин была слишком поглощена своими ощущениями, чтобы критически оценивать его игру. Иное дело Макс.
— Он играет головой и совсем забывает о сердце, — был его приговор.
Ивлин не слышала его слов, она даже не замечала его присутствия.
Объявили антракт, а она все еще была в мире музыки. Макс посмотрел на ее отрешенное лицо, но ничего не сказал. Ивлин опять не расслышала его, когда он предложил ей чего-нибудь вылить. Она не обратила на него внимания, когда извинившись, он отошел, чтобы поговорить со своим знакомым.
Во втором отделении Ганс Шрайберг исполнял только произведения Ференца Листа.
Шрайберг играл три из «Венгерских рапсодий», и Ивлин качала нервничать. В его исполнении опять не хватало глубины, и он восполнял этот недостаток привнося ошибочную трактовку в композицию и создавая романтическую атмосферу за счет дешевых эффектов. Безупречный вкус Ивлин был оскорблен. Она взглянула на Макса и увидела, что он смотрит на исполнителя с презрительной усмешкой. Перехватив ее взгляд, Макс понимающе улыбнулся, и у девушки радостно забилось сердце, когда она поняла, что они одинаково понимают музыку.
Кульминация наступила, когда Шрайберг начал играть «Пляску смерти». Это было последнее произведение, которое исполняла Ивлин, и что-то в глубине ее души, возможно, предчувствие трагедии, позволяло ей воплотить всю демоническую силу творения великого композитора. В ее исполнении оно приобретало зловещий смысл, а Шрайберг лишь убыстрял ритм, стараясь за счет скорости устранить недостатки своей интерпретации.
Ивлин охватило раздражение. Если бы она имела возможность показать, как надо играть!
— Это невыносимо, — прошептала она. — Ужасно! — Она повысила голос. — Он не может играть!
— Тише! — зашикали на нее соседи.
Ивлин прижала руку к груди, как будто ей стало тяжело дышать.
— Я тоже не могу… теперь!
Рука Макса обняла ее за талию, и он потихоньку повел ее из зала прочь.
— Даме стало плохо, — объяснил он билетерше, которая сердито посмотрела на них за то, что они мешали другим.
Макс привел Ивлин в буфет. Там царил полумрак, и зрители после антракта вернулись в зал. Только за столиком в углу двое мужчин обсуждали какие-то дела, которые оказались для них важнее, чем музыка. Когда Макс и Ивлин вошли, они даже на них не взглянули. Макс усадил девушку за столик спиной к залу и пошел к стойке за чашкой кофе. Из зрительного зала слабо доносились звуки музыки. Ивлин поежилась.
Макс поставил перед ней чашку кофе; его лицо было напряженным и мрачным. Подняв на него глаза, девушка смущенно улыбнулась.
— Мне очень жаль… но я не могла этого вынести.
Макс сел рядом с ней и взял ее за руку.
— Расскажи мне все, — настойчиво попросил он.
Ивлин посмотрела на него отсутствующим взглядом, как на незнакомого человека.
— Понимаешь, когда-то я играла это произведение, — прошептала она. Легкая улыбка, исполненная гордости, тронула ее губы. — Но я играла его так, как это следует делать.
