— Номер тридцать первый — «Грёза».
Слегка носовой, с французским выговором голос диктора проник сквозь серый бархатный занавес, закрывавший точку выхода манекенщиц, откуда горделиво спускалась по узеньким ступенькам Грёза. Она была облачена в одеяние из очень тонкой ткани, с высоко поднятым лифом без рукавов — складки опускались, создавая эффект мерцающего облака, оно было бледно-голубого цвета, с переходом в розовато-лиловый и даже зеленый — оттенки перемежались, словно морские волны. Корсаж на тесемках посверкивал опаловыми блестками, напоминая внутренности раковины. Довершал морской мотив. Копна светлых волос на голове манекенщицы была приподнята кверху, на руках были длинные светлые перчатки. Она как бы плыла по подиуму.
— Афродита, рождающаяся из волн, — удовлетворенно шепнул хорошо одетый брюнет в первом ряду, — отметьте ее, ma petite[1].
Сидевшая рядом девушка послушно поставила крестик против номера 31 на карточке, которую получила при входе. Наблюдая за движениями манекенщицы, она с удовольствием представляла себе, каково показаться в платье, подобном «Грёзе», в соответствующей обстановке. Из всех моделей, увиденных сегодня на показе осенней коллекции Себастьена, эта ей показалась наилучшей. Особенно понравилось ей название — вся вторая половина дня, несмотря на ужасное начало его, явилась грезой, фантазией. Все происходящее было каким-то сном. Еще утром она поднялась со своей тесной жесткой постели у мадам Пуляр с тоскливой мыслью о неминуемом возвращении в Англию. А между тем видение не исчезало. Непостижимо — как это она, Чармиэн Чевиот, продавщица из лондонского универмага, может восседать на позолоченном стуле в салоне знаменитейшего дома моды в Париже рядом с мужчиной, похожим то ли на греческого бога, то ли на лорда Байрона. А ведь пару часов назад она с отчаянием и завистью наблюдала, стоя на тротуаре, как подкатывают длинные сверкающие автомобили с шикарной публикой. Ей почти нахамил высокомерный швейцар, когда она, набравшись храбрости, застенчиво осведомилась о Жермене Пуляр.
Он посмотрел на нее с подозрением, поскольку тайны коллекции здесь хранились ревностно и допускались сюда только специально приглашенные люди. Он, должно быть, подумал — она тоже что-нибудь выведывает, и грубо велел убираться с дороги (или что-то подобное он произнес на французском). Она не слишком хорошо владела языком, но в смысле сказанного не приходилось сомневаться. «Жермена меня подводит намеренно», — подумалось девушке. Впервые она встретилась с этой француженкой, когда та работала по найму в Лондоне и, скучая по дому, тянулась к каждому, кто проявлял дружелюбие. Узнав о страстном желании Чармиэн поработать во французском доме моды хотя бы на самой низкой должности, она предложила ей провести вместе летний отпуск в Париже и попытать счастья. Но не тут-то было. Нигде, куда она ни обращалась, не нуждались в услугах Чармиэн Чевиот. Сама Жермена ожидала места стажера у Себастьена по окончании ее полугодичного языкового курса в Англии, но других вакансий у Себастьена не было.
Начался отпуск хорошо — Чармиэн была околдована Парижем, — а вот заканчивался плохо. Приятели Жермены нашли ее английскую знакомую привлекательнее ее самой — она была симпатичнее, а ее наивность их забавляла. Напряженность достигла кульминации, когда Гастон, которого Жермена считала своей собственностью, стал ухаживать за ее подругой. Тщетно старалась Чармиэн осадить его — тот не сдавался. Жермена с каждым днем все больше ревновала и раздражалась. Ввиду приближавшегося отъезда Чармиэн она все же постаралась проявить максимум терпимости. Шел последний день показа осенней коллекции Себастьена, и, поскольку Жермена не смогла получить приглашения, она пообещала спросить разрешения у мадам директрисы провести подругу во время перерыва. Они договорились встретиться у бутика, занимавшего первый этаж себастьеновского заведения, ровно в час тридцать.
Чармиэн подошла раньше условленного срока, одетая в рыжеватый кримпленовый костюм и черные туфли. Все это ей казалось миленьким, пока она не увидела, как одеты клиенты Себастьена. Она терпеливо ждала, вглядываясь в свое отражение в зеркальных окнах магазина. Не то чтобы хорошенькая — для этого в лице ее чувствовалось слишком много характера, — в ней был необычный колорит, ясные свежие краски: медные волосы отливали на свету янтарем, контрастируя с темными глазами и такими пышными ресницами, что Жермена, у которой они были очень скромными, говорила приятелям, будто у Чармиэн они искусственные, — что было, конечно, неправдой.
