Похоже, эта мысль изрядно повеселила Просперо.
— Собака? — Джон дотронулся до шрама на левой щеке и соскреб запекшуюся кровь. Он так глубоко задумался, что забыл об увечье. — Ну да, можно и так сказать.
— Англичане! Да что с вами такое? Все время деретесь, все время в крови, — недоуменно пожал плечами Мендоза. — Куда направляешься?
Керью сказал, что идет домой. Ювелир шел в ту же сторону.
Миновали рыночную площадь, перешли на южный берег Гранд-канала, прошагали мимо прилавков с яркими пирамидами фруктов и овощей, срезали через колоннаду рыбного базара, миновали ящики с живыми крабами, деревянные полки, ломившиеся от сардин и макрели, бочки с крошечными анчоусами, издалека похожими на серебристый бульон.
— А как поживает торговец Пиндар? Заходил вчера, просил оценить все его драгоценные камни. Помнишь, я тебе их в мастерской показывал? Те самые, из сейфа?
Керью был не в настроении разговаривать.
— На этот раз Пол привел венецианца — никаких манер, чего и следовало ожидать. Скользкий тип. Представил его как старого друга, но он мне сразу не поправился. — Старик покачал головой. — Он забрал все драгоценные камни. Почему, англичанин? Твой хозяин ничего не объяснил. Что происходит?
— Скользкий тип, говоришь? — усмехнулся Джон. — Зуб даю, это Франческо.
— Ах да, точно! Теперь и я вспомнил.
— Ну, в таком случае неудивительно, что он ничего не объяснил. Больше ты камни не увидишь. Неужели еще не слышал? Этот болван торговец собирается играть в игру Зуана Меммо.
— А-а-а! — протянул Просперо, оглаживая бороду, будто это все объясняло. — Значит, ты видел алмаз?
Старый еврей почти бежал за молодым англичанином.
— Алмаз? О да, видел, — грубо отрезал Керью. — И будь проклят тот день, когда его увидел мой хозяин.
— Значит, он все-таки болен? — Ювелир печально взглянул на Джона.
— Никаких сомнений.
Мужчины шли по набережным узких каналов и боковым улочкам в сторону беднейших кварталов. Народу становилось все меньше, и вскоре закоулки опустели, но Керью так глубоко погрузился в невеселые думы, что не заметил и этого. Бледно-розовая и красная штукатурка осыпалась со стен, хозяйки кричали друг на друга из верхних окон, развешивая белье. Стайка детей в едва прикрывающих тела лохмотьях играла в пыли. В дверях показалась женщина с нарумяненными щеками и в обуви на абсурдно высоких каблуках. Простая куртизанка. Один из мальчишек швырнул в нее камнем. «Puttana, puttana!»[29] — заверещали дети. Камень в куртизанку не попал, но задел Просперо по плечу. Старик хотел проскочить мимо, склонив голову, но его уже заметили. «Ebreo, ebreo!»[30] Мальчишки, приплясывая, окружили Мендозу, словно орда бесенят, но Керью быстро отогнал их.
— Кстати, она нашла тебя?
— Кто «она»?
— Маленькая монахиня, которая утром заходила ко мне в мастерскую.
— Какая такая монахиня? — Керью остановился как вкопанный.
Дышалось с трудом, будто ударили прямо в солнечное сплетение.
— Понятия не имею почему, но она была уверена: я знаю, где ты. Я предложил поискать в доме Констанцы Фабии…
— Но я только что оттуда и не видел никаких монашек! — прокричал Джон, тряся Просперо за плечи. — Как она выглядела?
Слуга боялся поверить в очевидное: она отправилась искать его.
— Как выглядела? Они все одинаковые: черные одежды, черное покрывало. Как монахиня, идиот!
— Да ладно, старик, ты способен на большее! — Англичанин почти оторвал еврея от земли. — Старая? Молодая? Волосы темные или светлые?
Керью вдруг понял, что весь день не мог забыть ее лицо. Вспомнил слова Констанцы: «Горе девушке, которая полюбит тебя!»
— У нее была мушка на скуле? — Джон дотронулся до своей щеки.
— Что? Монашка с мушкой, где это видано! — взвизгнул Просперо. — Теперь ясно, где ты лишился уха! И убери руки, молодой человек!
Мендоза попытался вырваться.
— Ты неправильно понял, — отпустив его, тихо произнес Керью. — Прости. Чего она хотела?
— Откуда мне знать? — презрительно заявил ювелир, пожав плечами. — Монашка сказала, ее зовут Евфемия. И никакой мушки на щеке у нее не было.
Мендоза сердито взглянул на юношу.
Они собирались свернуть на маленькую кампо, но Просперо схватил Джона за рукав.
