— Благое дело, — одобрил художник Перов.
— Надеюсь, — согласился живописец Васнецов, — только вот, как ни бьюсь, картина-то не выходит!
— Да полно, Виктор Михайлович! Ведь весьма живо!
— Я не о том… Никак завершить не удаётся…
— Давно стараетесь?
— Почти всю зиму. Волк, думаю, сразу получился. Вы правы: я именно того по памяти писал. А Иван Царевич до тех пор не выходил, пока я про Алёшу Голенищева не вспомнил. Дело сразу сдвинулось. Вот только закончить никак не могу — всё как будто не хватает на холсте чего-то.
— М-да… — задумался Суриков. — И в самом деле что-то следует сюда добавить для завершения замысла…
— А я уже придумал, господа! — сказал вдруг Виктор Михайлович.
— И что же? — заинтересованно вопросил Перов.
— Если честно, не сам я придумал — она сама мне подсказала.
— Она?
— Сама?
— Да кто же это? — по очереди удивлялись друзья.
— Алёнушка. Та самая, за которой Иван Царевич ездил, которую спас и на Сером Волке привёз.
— Позвольте, Виктор Михалыч, ведь вы же сказали: «Она сама!» Что же, выходит, Алёнушка к вам из сказки в мастерскую пожаловала?
— Из сказки или нет, не ведаю. А только стала мне сниться прекрасная девушка каждую ночь. И всегда говорила мне одно и то же: «Меня с Иваном Царевичем рядом изобрази!»
— Так что же вы медлите? — удивился Суриков.
— Вовсе не медлю — вот он, этюд.
С этими словами Виктор Михайлович сдёрнул покрывало со второго мольберта — глазам собравшихся предстало изображение чудесной девушки — светлой изнутри, знающей какую-то тайну. Руки у неё покорно лежали на коленях, а волосы и как будто заплетены в косу, и в то же время словно развеваются от ветра.
— Вот, господа други, — прокомментировал Васнецов, — осталось её только на того волка «пересадить», тогда уж с Божией помощью и Ивана Царевича можно будет дописать.
— Войдите! — крикнул художник в ответ на звонок дверного колокольчика.
Вошёл молодой человек в студенческой шинели.
— А, это вы, господин студент! — произнёс Васнецов. — Прошу вас, мы как раз рассматриваем эскизы.
Студент взглянул на изображение девушки — и ахнул.
— Что это с вами? — поинтересовался живописец Васнецов. — Что так поразило вас?
— Это же… — студент указал на изображение, — это же… она!
— Кто? — удивился Васнецов.
— Вы ведь тогда даже не увидели её — она ушла с Болотного поля. Как же вы добились такого изумительного портретного сходства?
— Да кто же это изображён, по-вашему?
— Это она — Алёна Волчья Заря.
Как только Виктор Михайлович Васнецов дописал свою картину, которая теперь находится в Третьяковской галерее (то есть на том самом месте, где в позапрошлом веке в Москве проводилась волчья травля), прекрасная девица, напоследок поблагодарив великого живописца, перестала ему сниться.
А вскоре Государь Российский, убеждённый ходатайством московского купца Николая Подосинова, издал указ, запретивший в России подобные жестокие зрелища.
С тех пор никто больше в Москве не видел и Алёну Волчью Зарю. Одни досужие языки говорили, что «дура в жёлтый дом на Канатчиковой даче угодила», другие — что «эта колдунья была наказана тяжкой болезнью, не позволявшей ей по городу шастать», третьи шептались, что «святая сия стала жить в Новодевичьем монастыре».
А Степан Прокопьевич поведал посетившему его офицеру Сергею Брянцеву, что дочь Алёна сказала ему: «В миру, батюшка, я всё сделала, что нужно было в память о моём женихе. И теперь вправе я стать невестой Христовой».
А в какой монастырь ушла Алёна Волчья Заря, он офицеру не сказал.
А те, кто хочет увидеть героев моего повествования, могут это сделать и ныне. Зайдите в Москве в Третьяковскую галерею — там на стене и висит знаменитая картина Васнецова «Иван Царевич на Сером Волке». Волк там не выдуманный, а настоящий, могучий и совсем не злой. И не серый, а скорее бурый. Глаза у него умные, и язык он высунул, совсем как домашняя собака, не от изнеможения, а от доброты. Иван Царевич на полотне — это замечательный русский офицер, и меч его немного походит на шашку, а Алёнушка — это и есть Алёна Волчья Заря.
