Толпа пришла в смятение. Чиновники и священники, ближе всех стоявшие к пастору, были застигнуты врасплох и сбиты с толку смыслом увиденного – не в силах принять объяснение, что было им очевидно, и не в силах придумать другого – и застыли неподвижными и молчаливыми зрителями суда, который вершило само Провидение. Они смотрели, как священник, опираясь на плечо Эстер Принн, поддерживающей его за талию, приближается к помосту и восходит по ступеням, как ручка рожденного во грехе ребенка сжата в его руке. Старый Роджер Чиллингворс следовал за ними, словно неотрывно связанный с драмой вины и печали, актерами которой они являлись, а потому имеющий право участвовать в заключительной сцене.
– Даже обыщи ты всю землю, – говорил он, мрачно глядя на священника, – ты не нашел бы ни высот, ни глубин, в которых мог укрыться от меня, – помимо этого эшафота!
– И я благодарю Того, кто привел меня сюда! – ответил священник.
И все же он задрожал и повернулся к Эстер с выражением сомнения и тревоги в глазах, ничуть не скрытого попыткой дрожащей улыбки.
– Разве это не лучше, – пробормотал он, – того, о чем мы мечтали в лесу?
– Я не знаю! Не знаю! – поспешно ответила она. – Лучше? Возможно; мы можем погибнуть вместе, и с нами умрет маленькая Перл!
– Тебя и Перл будет судить Господь, – ответил пастор, – а Господь милосерден! Позволь же мне исполнить Его волю, которую Он ясно мне открыл. Я умираю, Эстер. Так помоги мне успеть и принять положенный мне позор!
Частично поддерживаемый Эстер Принн, сжимая ручку маленькой Перл, преподобный мистер Диммсдэйл повернулся к почтенным и благородным правителям, к святым отцам, своим собратьям по сану, к людям, чье великое сердце пребывало в ужасе и все же проливало слезы сострадания, словно осознавая, что некая глубокая жизненная суть – утопая во грехе, она была также полна страданий и искупления – будет сейчас открыта их взору. Солнце, едва миновавшее зенит, освещало пастора и придавало его фигуре исключительную черту, что словно отделяла его от всего земного, позволяя вознести мольбу на суде у Вечного Правосудия.
– Люди Новой Англии! – воскликнул он голосом, что разнесся над ними, высокий, торжественный, величественный и все же пронизанный дрожью, иногда криком, пробивающимся из непостижимых глубин вины и раскаяния. – Вы, любившие меня! Вы, считавшие меня святым! Узрите же грешника, согрешившего перед миром! Наконец – наконец я стою на месте, где должен был стоять семь лет назад, стою с этой женщиной, чья рука помогла мне взойти сюда и поддерживает меня в этот жуткий момент от падения! Смотрите, вот алая буква, которую носит Эстер! Вы все содрогаетесь от ее вида! Куда бы она ни шла, когда бы, под тяжким бременем этой метки, она ни надеялась отыскать покой, – буква озаряла ее путь мрачным огнем ужаса и отвращения. Но среди вас был тот, чье клеймо греха и позора не заставляло вас содрогаться!
В этот момент казалось, что священник не сумеет раскрыть свой секрет до конца. Но он поборол телесную слабость – и, более того, слабость сердца, – что сражалась с ним за бразды контроля. Отказавшись от поддержки, он в порыве страсти шагнул вперед, закрывая собой женщину и ребенка.
– Клеймо было на нем! – продолжил он с некой яростью, порожденной решимостью высказать все до конца. – Взгляд Господа прожигал его! Ангелы всегда указывали на него! (И Дьявол знал о клейме, постоянно растравляя его прикосновением раскаленного пальца!). Но он искусно скрывал свой позор от людей, он ходил среди вас с личиной одухотворенной, печальной, потому что она так чиста в этом грешном мире! – и грустной, потому что ему не хватало небесных собратьев! Но теперь, в свой смертный час, он открыт перед вами! Он просит вас взглянуть еще раз на алую букву Эстер! Он говорит вам, что, при всем своем таинственном ужасе, она лишь тень того клейма, которое носит на груди этот грешник, и что даже красное клеймо не сравнится с тем, что выжжено в его сердце! Те, кто здесь сомневается в Господнем суде над грешником! Узрите! Узрите же страшное свидетельство его!
Судорожным движением он сорвал пастырский воротник со своей груди. И знак был открыт! Но недостойно будет описывать это разоблачение. На миг глаза охваченной ужасом толпы оказались прикованы к жуткому чуду, пока священник стоял с румянцем триумфа на лице, как тот, кто посредством сильнейшей боли достиг победы. А затем он осел на помост.
