А затем простому люду предлагалось, хотя открыто и не поощрялось, отдохнуть от ежедневных изнурительных забот, которые в иное время почитались и казались неотъемлемыми от их религиозности. По правде говоря, там не было ни одного популярного развлечения, так часто встречавшихся в Англии во времена Елизаветы или Якоба, – никаких грубых театральных пьес, ни менестрелей с арфами и легендарными балладами, ни музыкантов с танцующей обезьянкой, ни фокусников, чьи трюки похожи на колдовство, ни паяцев со множеством шуток столетней давности, которые, впрочем, все еще веселили толпу, поскольку естественно вливались в общее веселье. Все подобные мастера разных видов развлечений были строжайше запрещены не только суровыми законами, но и общественным настроем, который и вдыхает в законы жизнь. Но все же большое честное лицо народа улыбалось – пусть мрачно, но действительно широко.
Не были запрещены спортивные соревнования из тех, что колонисты наблюдали и в которых принимали участие давным-давно, на ярмарках в зеленых деревнях Англии. Им позволено было прижиться на новой земле ради мужества и храбрости, которые они развивали. Разные состязания в борьбе, различных стилей, от Корнуолла до Девоншира, то тут, то там начинались на рыночной площади, в одном углу упражнялись в дружеской драке на дубинах и – что больше всего привлекало к себе внимание – на эшафоте, уже упомянутом нами на прошлых страницах, два мастера защит демонстрировали свое умение обращаться со щитом и мечом. Но, к великому разочарованию толпы, последних прервало появление городского пристава, который не мог допустить подобного издевательства над величием закона на посвященном ему месте.
Мы не погрешим против истины, отметив, что в целом (при всем безрадостном бытии тех людей, потомков сэров, что в свое время отлично умели повеселиться) в своем проведении праздника они выигрывали в сравнении с грядущими поколениями, даже такими далекими, как наше. Их первые потомки, поколение, сменившее ранних переселенцев, отличалось самым черным оттенком пуританства и так затмило им национальный образ, что все последующие годы оказались не в силах его очистить. Нам еще предстоит заново учиться забытому искусству веселья.
В картине человеческой жизни на полотне рыночной площади хоть и преобладали печальные оттенки серого, коричневого и черного, свойственные английским эмигрантам, пестрело и разнообразие иных цветов. Группа индейцев – в своих дикарских нарядах из замысловато вышитой оленьей кожи, поясах-вампумах цветов красной и желтой охры и перьях, вооруженных луками, стрелами и копьями с каменным наконечником, – стояли слегка в отдалении и непоколебимой мрачностью физиономий могли бы поспорить даже с самими пуританами. Но, при всей своей оригинальности, раскрашенные варвары не были самой дикой деталью картины. Звание самых диких по праву принадлежало нескольким морякам – части команды с корабля из Испанского Мэйна, – которые сошли на берег слегка развлечься на день выборов. Это были грубые головорезы, с почерневшими от солнца лицами и дикими бородами, их широкие короткие штаны удерживались на поясах, зачастую украшенные золотыми пряжками, всегда – ножами, и чуть реже мечами. Под широкополыми шляпами из пальмовых листьев блестели глаза, которые даже в приливе веселья и хорошего настроения светились животной яростью. Без страха и промедлений они нарушали все правила поведения, сдерживающие других: курили табак под самым носом городского пристава, при том что горожанину каждый клуб дыма обошелся бы в шиллинг штрафа, потягивали, сколько хотели, вино или водку из карманных фляг, предлагая их и толпе, которая в шоке на них глазела. И это в значительной мере отображало всю брешь в общественной морали, которую мы называем суровой: она позволяла морякам не только выходки на берегу, но и куда более отчаянные дела в родной стихии. В те времена моряк по сути своей был крайне близок к пирату. И не вызывало сомнений, к примеру, что команда упомянутого корабля, не самая худшая представительница морского братства, была виновна, как можно было бы выразиться, в подрыве испанской торговли, за который в современном суде непременно была бы осуждена на повешение.
