Примечательно, что люди, обладающие крайней храбростью мышления, зачастую хранят идеальное спокойствие и тишину относительно внешних законов общества. Им хватает самих мыслей, без облечения их в плоть и кровь настоящего действия. Казалось, точно так же было и с Эстер. И все же, не явись из мира духовного маленькая Перл, последствия могли бы быть иными. Не будь дочери, Эстер могла бы войти в историю рука об руку с Энн Хатчинсон, основательницей религиозной секты[11]. Она могла в одном из своих состояний стать пророчицей. Она могла и, вполне вероятно, стала бы жертвой смертного приговора сурового трибунала того периода за попытку подорвать основание пуританских верований. Но в обучении своего ребенка, в энтузиазме исключительно материнского мышления она нашла себе иную отдушину. Провидение в лице маленькой девочки отдало на попечение Эстер будущее сокровище и цветок женственности, который следовало развивать и лелеять в крайне сложных условиях. Все было против нее. Весь мир был враждебен. В самой природе ребенка было нечто неправильное, постоянно намекавшее ей, что дитя родилось по ошибке – как эманация беззаконной страсти своей матери, – и часто заставляло Эстер с горечью в сердце задаваться вопросом, к добру или к худу это несчастное дитя вообще родилось на свет.
И тот же темный вопрос часто всплывал в ее сознании по отношению ко всему женскому роду. Стоило ли рождаться даже самым счастливым из них? Что касалось ее собственного существования, она уже давно решила, что ответ отрицателен, и отмахнулась от него как от решенного. Склонность к размышлениям хоть и может даровать женщине сдержанность, как это бывает с мужчинами, но при этом делает ее печальной. Она осознает, возможно, насколько безнадежно ее задание. Ведь первым шагом следует снести всю общественную систему, чтобы выстроить ее заново. К тому же сама природа противоположного пола должна претерпеть значительные изменения, прежде чем женщине будет позволено занять то, что кажется честным и подходящим ей положением. И, наконец, преодолев все другие сложности, женщина не сможет воспользоваться преимуществом этих предыдущих реформ до тех пор, пока сама не пройдет еще более сильную перемену, в которой, возможно, эфемерная сущность, в которой заключена сама истинность ее женственности, испарится без следа. Женщине никогда не преодолеть подобных проблем никакими упражнениями мысли. Их невозможно решить иначе как единственным образом. А потому Эстер Принн, чье сердце потеряло ровный и здоровый пульс, бродила без светильника по темному лабиринту сознания, то огибая непреодолимый утес, то пятясь от глубокого провала. Вокруг нее царил дикий и мрачный сценарий, где не было места ни дому, ни уюту. Иногда пугающие сомнения стремились поглотить ее душу: не лучше ли отправить Перл сразу же на Небеса, а самой отдаться на милость Вечного Правосудия.
Алая буква не справлялась со своей задачей. Впрочем, теперь, после разговора с преподобным мистером Диммсдэйлом в ночь его бдения, у нее появилась новая тема для размышлений, предложив цель, достойную любых стараний и жертв во имя ее достижения. Эстер стала свидетельницей сильнейшего страдания, с которым пытался бороться священник, еще точнее – с которым он бороться уже перестал. Она видела, что он стоит на грани помешательства, если уже не перешагнул ее. И невозможно было сомневаться в том, что какими бы мучительными ни были страдания от тайных угрызений совести, куда смертоноснее будет яд, которым неизменно окажется рука, предложившая их облегчить. Тайный враг постоянно находился радом с ним, притворяясь помощником и другом и владея всеми возможностями играть на чувствительных струнах самой природы мистера Диммсдэйла. Эстер не могла не задаваться вопросом, чего же изначально не хватило с ее стороны – правдивости, смелости, верности, – что она позволила священнику очутиться в настолько бедственном положении, с таким количеством зла, которое требовалось вынести, и без малейшей надежды на облегчение. Единственное ее оправдание заключалось в том, что она не видела лучшего способа спасти его от разрушения еще большего, чем ее собственное, нежели поддаться плану маскировки Роджера Чиллингворса. Поддавшись тому импульсу, она приняла решение и сделала выбор, который теперь казался ей куда худшей альтернативой иному исходу. Эстер переполняла решимость искупить свою ошибку, насколько это еще возможно. Закаленная годами тяжелого и мрачного испытания, она уже не чувствовала себя неспособной противостоять Роджеру Чиллингворсу, как было в ту ночь, когда, униженная грехом и почти обезумевшая от нового еще для нее унижения, они говорили в тюремной камере. С тех пор она сумела подняться над собой. Старик же, напротив, опустил себя до ее уровня, если не ниже, под грузом мести, которую задумал.
