— Дальше Пашка испугалась насмерть и просила Любовь слезть. Обещала, что ничего ей не сделает. Наша красавица велела ей сесть за кадушку, иначе она, мол, с решетки не слезет. Паша послушно полезла за кадушку. Тогда Любовь спрыгнула с решетки, юркнула за балконную дверь и закрыла ее на крючок. А потом подперла дверь щеткой. Пашка просидела на балконе до моего прихода. Она так стучала в балконную дверь, что…
— Могу себе представить. А где была Эмилия?
— Эмилию я отпустила на несколько дней.
— Либхен наказана?
— Нет. Я ждала твоего прихода.
— У меня не было ощущения, что моего прихода кто-нибудь ждал. Кроме пересохших котлет. Им было скучно на обгоревшей сковороде. А где Паша?
— Куксится в столовой. Позвать?
Юцер кивнул. К его удивлению, Паша не стала ни рыдать, ни обвинять Любовь. Напротив, она ее защищала.
— Ребенок сходит с ума от скуки, — сказала Паша. — И я давно говорила, что нельзя разрешать ей бегать по городу со всеми этими шкоцим. Чему хорошему они могут ее научить? А капустой надо было заняться давно. Она напустила столько пены, что если бы я не оказалась на балконе, капуста бы скисла.
— Чем ты ее протыкала? — поинтересовалась Мали. — На балконе была палка?
— Нет, я сделала это пальцем.
Мали поморщилась.
— Ребенка надо отдать в школу, — объявила Паша.
— Она еще маленькая, ее не примут, — возразил Юцер.
— Я берусь поговорить с Серафимой.
Учительница Серафима была подругой Паши.
— Школа — не самое большое счастье, — сказал Юцер, — но нынешняя улица страшнее. Впрочем, эта улица тоже учится в школе, и уберечь от нее нельзя. Может быть, лучше отправить Либхен с Ведьмой в деревню? Там нет опасных крыш и балконов. И дети там не балуются, а работают. Пусть годик попасет гусей.
Услыхав столь неожиданное предложение, Паша сначала вскочила, потом села на пол.
— Это еще что? — крикнул Юцер. — Что это должно означать?
— Он еще спрашивает! — разрыдалась Паша. — Я протестую! А как еще я могу протестовать, если меня никто не слушает?! В этом доме я — Иов. Ведьма совсем одурманила твою голову! Зачем тебе понадобилось отсылать девочку в леса? Чтобы она вконец одичала? Чтобы у нее стали большие ноги от ходьбы босиком? Когда вы послали ее прошлым летом на дачу с этой жмудью, они там только и делали, что копали картошку и ели ее наряду со свиньями. Почему еврейский ребенок в еврейском доме должен есть только свинину, вареную, копченую, жареную и просто так? Это называется воспитание? Отдайте ее в школу. Я буду провожать ее туда утром и забирать после уроков. Я могу сидеть на лавочке в школьном дворе целый день и следить. После школы она будет обедать, потом отдыхать, потом я пойду с ней на прогулку. Потом она будет делать уроки, играть гаммы, вышивать и клеить, как все нормальные дети. А во двор мы ее больше не пустим. Ты велел мне дать ребенку немножко дышать, и вот чем это кончилось!
— Хорошо, — неожиданно согласился Юцер. — Ты меня убедила. Если ты решаешь не давать кому-нибудь дышать, дышать ему будет нечем. А Серафима может помочь?
— Если захочет, сможет. Я постараюсь, чтобы она захотела.
— Со мной никто не советуется, — сказала Мали, — но на случай, если кто-нибудь вздумает спросить: я согласна.
Так Любовь попала в школу раньше положенного срока.
И так в ее жизни появилась классная руководительница Серафима Павловна, еврейская женщина с обеспокоенным лицом. Наверное, именно так должны были выглядеть серафимы, прятавшие под своими крыльями скинию завета. У этих ангелов, про которых никто не мог сказать, женского они пола или мужского, должны были быть такие же горестно-напряженные лица и такая же хлопотливая повадка.
Серафима отвечала за своих воспитанников, что было непросто в послевоенное время.
— Иногда мне кажется, что я воспитываю кусачих дворняжек, — жаловалась она Паше.
Может быть, именно поэтому Серафима прилагала огромное усилие, чтобы вбить в головы своих питомцев главный для них знак препинания.
— Пожар! — кричала она и пряталась за стул. А потом вскакивала, рисовала на доске огромную палку и вбивала под нее точку.
— Война! — вскрикивала Серафима и снова пряталась.
