Воздействие такой обороны Бабуш испытал на себе, когда познакомился с будущей женой. Сначала он, конечно, полез к ней вовсе не для того, чтобы потом жениться. Просто увидел чернокожую и решил попробовать ещё и такого экзота в юбке. И тут же получил по мозгам. Да так чувствительно, что потом два дня голова кружилась. И, несмотря на такой отпор, стал ходить за девчонкой. И доходился до того, что, в конце концов, попробовал, чего хотелось.
— Ну, рассказывай, Бабуш, — устало и чуть слышно произнёс Яков — Лев, — как тебя угораздило сотворить такую глупость?
Жестокие глаза Бабуша вдруг померкли и стали беспомощно голубыми:
— Так это… я, в общем–то, не собирался. Нечаянно получилось.
— Оружие, из которого ты это сделал, вычислили.
— Не может быть. Я ведь из него не стрелял. Я его дома оставил.
— Только не надо, Бабуш! Ты же знаешь, что Яша этого не любит.
— Ну, точно!
— Мать и дочка были убиты из твоего нагана. Козёл! Мне об этом сообщил мой человек оттуда. Ты пошёл на мокрое дело, не поставив об этом в известность меня. Я не знаю и знать не хочу, сколько тебе заплатили. И кто заказчик. Но отныне я не хочу знать и тебя.
А Бабуш вспомнил. Он всё вспомнил и догадался, но не стал рассказывать боссу, потому что знал: Яков — Лев не пощадит и её.
Её, свою шоколадку, он и любил, и жалел. А ещё больше любил и жалел малышку, которую она родила вскорости после того, как…
Господи! Как бесстрашна и жестока эта блудница! На последнем месяце собственноручно пришить двух человек. Но почему она сделала это из «меченого» нагана? И ещё вопрос, который Бабуш так и не успеет у неё выяснить: почему Сора не сказала своему верному Бабушу, что вместо своего «Магнуса» она взяла этот, зарегистрированный наган.
— Иди, сдавайся, тварь! — ровно и негромко сказал Яков — Лев.
— Я бы домой хотел заглянуть!
— Никаких домов! Во–первых, запишут тебя с повинной. Во–вторых, надо поскорее остановить это гражданское кровопролитие.
— Разве всё это из–за меня?
— Ну ты и тупой! Ты убил женщину с дочкой. Её родичи замочили художника, потому что на него подозрение пало. Дальше пошло–поехало. Цепная реакция. Ты хоть разумеешь, что это такое?
— Но почему на художника?
— Потому что в руках у мёртвой мамы нашли рисунок этого аборигена.
«Какая изощренка!» — про себя ещё раз воскликнул Бабуш.
— Иди! А ребята посмотрят за тобой. Проводят до самых дверей правосудия. И не вздумай сглупить! Мало тебе не будет. — Яков — Лев неожиданно вскочил и, подбежав к Бабушу, привстал на цыпочки и сверху вниз ударил того кулаком по темени, словно молотком.
Бабуш упал без звука.
— Везите его на место. Сдайте прямо в руки. Там ждут и знают.
На площади стола — роскошной клумбой плов источал ароматы сытости.
— Ты думаешь, я твой шурин. Увы, это не так, Пиза!
— Пойдём лучше ко мне, я угощу тебя чем–то вкусненьким.
— Нет, Пиза. Я не чемпион больше. Я — совсем не то, что ты думаешь.
— Успокойся! Ты Мур Семивёрстов — мой любимый друг и родак!
— Я ходячий ад. Это из меня они высаживаются в Цикадию, телопроизводители, окаянцы. Никто не подозревает, как много их теперь тут. А знаешь, зачем они здесь? Никто не знает, а вот мне известно. Идёт эвакуация.
Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. Автор неизвестен.
Вражда вредна. Она разрушает всё: землю, народ, язык нации. Гений.
Новорождённый младенец и в самом деле растёт не по дням, а по часам — особенно впервые несколько дней.
Внешне это всё люди, а внутри ничего человеческого. Это уже ангелы в телесной одежде. Другое дело, какие ангелы: светлые или тёмные.
Слишком уж нас много. Так много, что мы не в состоянии убрать за собой все экскременты. Мы сеем в дерьмо и навозом удобряем. Мы закапываемся в собственный тлен, когда умираем. Мы и живём всё короче, потому что отравлены собственным трупным ядом. Гений.
В конце концов, он побил его. Всю жизнь мечтал. Потому что был бит всеми с младых ногтей. И всем прощал, кроме одного. Несколько раз в течение лет пытался на нём отыграться. Всё тщетно. Ибо даже в подпитии, даже в положении риз Терентий был ему не под силу. И вот лежит старый человек, словно спелёнатый по рукам и ногам. А бить его рука не поднимается. И не потому, что поверженный лежит, а потому что злость иссякла. И всё–таки он ударил его. Насилуя себя, ударил и заплакал. Потому что Терентий даже не пошевелился, потому что не почувствовал боли, ибо вообще ничего больше не мог чувствовать.
