Афорист

Благими намерениями выстлана эта дорога.

«Дама червей» за всю жизнь ни разу не вышла замуж. Но, как все здоровые женщины, рожала. Можно было бы подумать, что к ней захаживал какой–нибудь инкогнито. А может, и не один. Однако ни разу за все годы ничего подобного замечено не было. Просто она полюбила невидимку и прожила с ним всю свою родимую жизнь. Автор.

Роман об этой даме я сочинял два месяца. Он стал бестселлером.

Теперь вот — «Афорист». Пишу его в течение двух жизней, а конца не видно.

И всё–таки эта работа много лучше, нежели редактирование. Чужие тексты править — словно гнутые гвозди ровнять. Как ни осторожничай, а пальцам больно. Автор.

Ассоциативный ряд:

Править бал. Править народом. Правёж.

У лика — улика. На лица молиться.

Жизнь быстра, как пуля. Не жаль, что прошла мимо.

Цикадия — то самое место, где некогда жили три ведьмы, три прорицательницы–мойры, бравшие за свои пророчества человечиной.

Анчоус — так называется деревня, куда ведут все дороги Цикадии. А почему бы и нет? Есть ведь посёлок Судак, порт Осетровый или городишко Кальмар!

В Анчоусе мы и собрались в конце тысячелетия. Во дворике над морем развели огонь и варим уху. Из кефали, чудом попавшейся на крючок спиннинга. Из молодой картошки, которую даже ошкурить не пришлось, и других овощей — тугих, жестких и сочных. Эти оранжевые, полные юных фасолин стручки, головки ещё не успевшего набрать горечи чеснока, вышибающего слезу суходольного лука, крошечные фаллической формы патиссоны и прочая всячина, без которой уха не уха, а рыба никогда не отдаст бульону того самого аромата, от которого слегка покруживается голова.

В скалах побережья кишмя кишат ящерицы. Особенно красивы золотистые и, пожалуй, фиолетовые. Попадаются зеленые (малахитовые), серебристо–серые и даже розовые. Последних почему–то называют лесбиянками.

Вдоль моря ходят индюки, важные и устрашающе похожие на орлов–стервятников.

Женщины — с большими бёдрами, длинноногие — стояли и сидели, лежали, выпятив солнцу кто грудь, кто пах. Промеж них сновали нагие, как херувимчики, ребятишки. Тут же сверкали ягодицами голые мужики. Смотреть на последних было неловко; но как было не стыдно им самим?! Особенно тем из них, кому нечем было гордиться: так, что–то мелкое в сморщенном мешочке. Быть может, не стеснялись они своего убожества только потому, что такими же ценностями обладало большинство из них?

— А чего комплексовать? Геракл, какой гигант, а предмет преткновения у него был весьма скромных размеров.

— Так лишь кажется. Среди груды титанических мышц, какой угодно большой смотрится скромнягой.

Шли берегом: то обжигая стопы раскалённым песком, то охлаждая их в малосолёной воде залива. Казалось, не прибой шипит, а обожжённые ноги.

Боги, если они не настоящие, исчезнут. А звезды, которым дали их имена, останутся. Автор.

Ночью на пляже:

— А теперь держи меня крепко, я полетела.

Свадебное платье лежало белой невесомой грудой, словно сброшенные крылья.

— Мы вернулись домой, приятель! — Муст широким жестом осенил улицу, посреди которой горел большой костёр.

— Поздравляю! — ответил Пиза. — А что это за огонь?

— Празднуем. В этом пламени мы сжигаем все наши чемоданы.

— Зачем же добро губить?

— Обычай. Чтобы избавить себя от искушения куда–нибудь уехать отсюда.

— Сжигаете мосты?

— Чемоданы. Привыкайте. Мы народ особый, в нас всё незаемное. Всё по–своему. Не мосты, а чемоданы. А вообще, заходи. Кумыс есть. Буза.

Приглашая, Муст был искренен. Но Пиза всё равно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Спасибо. И я не с пустыми руками. У меня водочка.

— Нет! Нет! — замахал руками Муст. — Мы водку не пьём.

Пиза откупорил бутылку, подал Мусту.

Тот сразу же сделал несколько глотков из горла, словно и не было перед этим ни жестов, ни слов.

Бутылка вернулась. Пиза тоже выпил. Снова протянул Мусту. Но тот отстранился.

— Брезгуешь?

Муст не обиделся. Он был добродушен как никогда.

— Пей, не бойся! Водка мощный дезинфектор. К тому же зараза с пьяницей не целуется.

— Я не пьяница! — серьезно сказал Муст. — А не пью после тебя, потому что ты иноверец. Религия не разрешает.