— Забудь эту идею, Яков — Лев, она бредовая.
— Мне надо было бы хотя бы ещё разок с ними поговорить или хотя бы позвонить. Но я больше ничего не стал делать.
— Обиделся?
— Да, Бабуш, подобных унижений я до того ещё ни разу не переживал.
Яков — Лев всегда знал, что силён и опасен, что его боятся даже близкие. Но как человека умного его — особенно сейчас — огорчал этот имидж. Такая репутация мешала ему сегодня более, чем когда–либо, поскольку заниматься приходилось тонким делом — дипломатией.
Окаянцы
Вождь:
— Убивать? Зачем же? Непродуктивные хлопоты. Когда они сами это делают, то, бесценное, что в них есть, достаётся нам. Наша миссия пройти и собрать урожай. Так что вперёд и вниз. Окоёмщики мои, дети смерти!
Галлюцинации — агрессия окаянных окоёмников. Они, проникнув в сознание вожделенной жертвы, всё время ей нашептывают соблазны, искушают. Толкая в пропасть смертного греха, откуда у несчастной один путь — в Окоёмию.
Самый же излюбленный их приёмчик — создать суицидную ситуацию: то есть засунуть человечка в петлю, или столкнуть бедолагу с какой–нибудь, желательно, большей высоты. Ещё авария на транспорте — тоже способ.
А вот яд — сегодня дело ненадёжное. Медицина стала опытнее, откачивать научились.
Пуля, нож — старые формы, но верные.
Вот они — окоёмники — день и ночь нашёптывают, подсказывают, что надо и как надо делать. Большие они спецы по этому делу.
Мордатая — поддатая (назаборная надпись).
Вовс:
— Что случилось, Муст?
— Я сошел с ума и убил себя.
Прима из Крыма (доброжелатели про Колировку).
Ох, уж эта Растопырша!
Она обожает мисхорскую деву за её позу.
Она часто замечает и видит всё, что для других недоступно или не имеет значения, что, собственно, есть одно и то же.
Она любит спать, широко раскинув ноги. Когда — на животе, когда — на спине. И в том, и в другом случае смотреть на неё, спящую спокойно, просто невыносимо. Этакая Растопырша.
На берегу, где родилась эта милая девушка, есть маяк, башня коего напоминает патрон с пулей.
Ну вот и настал этот возраст, когда можно, не стыдясь, признаться самому себе, что ты не самый умный и не самый красивый, не самый смелый и не самый–самый… Пур — Шпагатов.
Обеты избудем. Обиды забудем. Они нам не любы. Мы всё–таки люди. От звёздной болезни — до звездной полуды: поблекли, облезли в подобье посуды. Мы долго плутали. От боли устали. Дорога была не легка. Для счастья воскресли, для горя исчезли. Мы всё–таки люди пока.
Марсолуч. Лунолуч. Звездолуч.
Лой. Алой. Аналой.
Ретроспектива
— Нет в тебе, Чин, порядка. Твоя беда в том, что ты художник.
— Какой художник. Дизайнер.
— Ненавижу иностранные подмены! — прямо аж зашипел Муст. — Сказал бы по–нашему — «оформитель».
— Потому что звучнее нашего, оно и приспособилось, это слово, в нашу речь.
— Эх вы! Интеллигенты. Не смысл, не суть, а звук и краска прельщают вас.
— Я хочу побывать в гостях у чемпиона. Никогда не видал, как живёт их элита.
— Как? У меня ведь с ним были только деловые контакты. Он заказал — я исполнил. Мы даже не приятели.
— Будет он с тобой приятельствовать. Он хозяин, ты работник.
— Он хорошо ко мне относится. Заплатил щедро. Даже больше, чем я сказал.
— Ладно, ладно! Ты и без меня знаешь, что наш брат ему не компания. И всё–таки… Давай как–нибудь, а?
— Я знаю, где его можно увидеть — уныло ответил Чин.
— Ну и вот. Пойдём туда и вежливо навяжемся ему. Слово за слово, авось он и пригласит нас. Только ты всё доверь мне. Ты познакомь нас, а я его уболтаю.
Пистолет оказался неожиданно для Чина не тяжелым. Казался игрушечным. В нём была какая–то пластмассовая легкость.
— Это потому что незаряженный, — отзывчиво пояснил Муст, — Вот они.
И протянул горсть — чуть покрупнее серых семечек — патронов.
Чин подумал: «Разве такой ерундой можно убить!?» И кто–то изнутри Чина ответил: «Нет, конечно!»
Чему Чин живо обрадовался.
— Ладно. Согласен. Только заряди сам.
— Я рад, что ты принял это решение, — Муст ловко извлёк магазин, который был чуть больше зажигалки. Сноровисто натолкал в него один за другим патроны, щёлкнул предохранителем.
— Понял? — спросил Муст.
— Да!
Чин взял оружие, и тут же ощутил смертельную тоску.
